Читать онлайн книгу "Шкатулка, полная историй о героях"

Шкатулка, полная историй о героях
Виктор Владимирович Королев


«Шкатулка, полная историй о героях» состоит из повестей и рассказов, на первый взгляд не связанных между собой. На самом деле это – единый кристалл, каждая грань которого усиливает игру света и прочность камня. Хронологически события, описанные в книге, охватывают более двух веков. Это завораживающее повествование об исторических личностях и о людях не очень известных. Погружение в мир героев увлекает, как поток свежего воздуха, и читатель становится невольным соучастником происходящих событий. Автор раскрывает тайны прошлого, восстанавливая историческую справедливость и по-новому оценивая дела минувших дней, описывает героические подвиги, совершенные в военных баталиях и в мирной жизни. Потрясающую динамику, почти детективные повороты, приключения и интриги, неожиданные соединения «петель» пространства и времени, чёткую гражданскую позицию – всё это найдёт читатель в «Шкатулке».





Виктор Королев

Шкатулка, полная историй о героях





Пушкин и Аракчеев





Не требуй от меня опасных откровений


В первые же дни по восшествии на престол император Павел I пожаловал начальнику своей свиты две тысячи душ с правом выбора места. Генерал попросил любое имение, лишь бы поближе к родительским местам – в Бежецкой волости Новгородской губернии. Император самолично выбрал для своего фаворита Грузино – бывшую вотчину князя Меньшикова.

…Во второй половине мая 1799 года в Грузино появился дорогой экипаж. Все село выбежало встречать своего нового хозяина. Те, кому положено, уже знали, что две недели назад Павел Первый высочайшим указом пожаловал начальнику своей свиты графский титул и собственной рукой начертал на гербе 30-летнего графа девиз – «Без лести предан». Эти слова теперь красовались на щите, что держали два гренадера.

Не было никакого торжества, не стреляли пушки, как они потом будут стрелять всегда, когда граф станет приезжать в Грузино или отбывать отсюда по неотложным делам в Петербург. Не было гвардейского эскорта, который всегда будет сопровождать карету графа, когда он станет военным министром. Сейчас он молча вышел из экипажа, окинул всех беглым взглядом и, глядя прямо перед собой, прошел в дом.

Был он высокого роста, сухощавый, глаза имел суровые, блеска огненного. Одного его взгляда оказалось достаточно, чтобы люди расступились перед ним, образуя широкий коридор до самого крыльца. Спутникам графа было указано, что комнаты для приезжих готовы во флигелях, а сам праздничный обед назначен на 27 мая, в шесть пополудни.

Светились все окна в большом господском доме, челядь носилась по двору. Но не было ни шумной музыки, ни танцев. Застолье было скромным, вина мало. Никто не произносил льстивых тостов за нового хозяина имения – графа Алексея Андреевича Аракчеева. Так что день тот запомнился спокойным, тихим и теплым…

В тот же день в метрической книге московской церкви Богоявления, что в Елохове, записано: «Во дворе коллежского регистратора Скворцова у жильца его Сергея Львовича Пушкина родился сын Александр…»

У великого поэта Пушкина и графа Аракчеева была разница в возрасте в 30 лет. Они никогда не встречались друг с другом…

…Почему вдруг я взялся писать о Пушкине и Аракчееве? Что вообще может объединять гениального камер-юнкера с бездарным графом? «Пушкин и Аракчеев» – тему эту часто берут учащиеся средних школ и гуманитарных колледжей, и все цитируют одну и ту же пушкинскую эпиграмму:

«Всей России притеснитель,
Губернаторов мучитель
И Совета он учитель,
А царю он – друг и брат.
Полон злобы, полон мести,
Без ума, без чувств, без чести,
Кто ж он? Преданный без лести…»

Последнюю строчку чаще всего отбрасывают – то ли стесняясь повторить известного матерщинника Пушкина, то ли не понимая, причём здесь это вообще. И ты «не требуй от меня опасных откровений» – всему своё время. Потом убедишься, что Пушкин прав был: всех притеснял «губернаторов мучитель и друг царю», а перед безродной девицей оробел…

Обвиненный Пушкиным в «крайней узости ума», Аракчеев так и остался в веках «душителем свободы». А Пушкин – «нашим русским всё». Один плохой, другой хороший, один серый, другой белый… Ах, как распевно и мягко, как рифмованно звучит: «Пуш-кии-нии-аанааа». И как сутуло и жёстко, словно старческий кашель: «аракче-евщина». Причем одно с прописной буквы, а другое – со строчной, поменьше. Но вот вопрос: а не заставляли ли нас со школьной скамьи думать об одном лучше, чем он есть, а о другом – не думать вовсе?

Зная любовь моей мамы ко всему, что так или иначе связано с Пушкиным, я как-то пообещал ей, что напишу об Аракчееве. О нём и о Пушкине. Почему в таком соседстве? Потому что стоит у меня на книжной полке томик «Сына Отечества» за 1820 год. В прекрасном кожаном переплете, с золотым тиснением. На обороте форзаца – запись выцветшими чернилами: «Из личной библиотеки графа А. А. Аракчеева». И экслибрис – два гренадера герб держат, на котором начертаны слова «Без лести предан».

В этом томике «Сына Отечества» напечатана элегия «Погасло дневное светило» – одна из первых журнальных публикаций великого поэта, еще без подписи. Вечно гонимый Пушкин был тогда в южной ссылке. А граф Аракчеев выписывал в свою деревню Грузино лучшие журналы, читал и прозу, и поэзию, собственноручно надписывал книги, нумеруя их.

Как попал ко мне этот томик? Могу с чистой совестью заявить: книга эта совсем не нужна оказалась прежнему хозяину. Да и не было, думаю, настоящего хозяина у этой реликвии.

Аракчеев не оставил наследников. После его смерти в 1834 году Николай I своим указом повелел: «Грузинскую волость отдать навсегда в полное и нераздельное владение Новгородскому кадетскому корпусу, дабы доходы ее шли на воспитание юношей». Новгородскому гр. Аракчеева кадетскому корпусу (так он стал именоваться) передавалось и все движимое имущество покойного, в том числе библиотека (более 10 тысяч томов) и редкие вещи – медали, портреты, императорские рескрипты.

После графа остался обширный архив, насчитывавший тысячи единиц хранения общим объемом около 50 000 листов. Часть бумаг была распределена по различным министерствам и ведомствам, остальная отправлена Николаю I, который распорядился уничтожить всё, касающееся императорского дома. Таким образом, наиболее интересная часть огромного архива погибла. Сегодня есть несколько фондов, в которых сосредоточены документы, связанные с жизнью и деятельностью графа А. А. Аракчеева.

Графская библиотека тоже оказалась раздробленной. Часть оказалась в Новгородской и Псковской губерниях. Часть попала в Санкт-Петербург и Москву. Что-то погибло во время революций, что-то разошлось по разным архивам необъятной нашей Родины и надолго осело в библиотечных подвалах, где обычно хранят свое богатство отделы редких книг.

Лет двадцать назад в одной из таких провинциальных библиотек прорвало ночью трубы. Все книги в подвалах были залиты водой. Их пытались спасти, выбрасывая прямо на снег через окошки. Но оказалось, что эти горы книг никому не нужны. Утром пришел бульдозер и сгреб всё в кузова самосвалов. Вот так часть графской библиотеки оказались на городской свалке – никакого криминала, никаких «опасных откровений».

Кстати, библиотека та находилась на улице Пушкина. Но это просто совпадение, не более того. А вот то, что названия глав данного моего «художественно-исторического исследования» взяты из Александра Сергеича Пушкина, – не случайность, это вы понимаете.




Презреть бы твое предсказанье


Как ни странно, портретные описания великого поэта Пушкина и «душителя свобод» Аракчеева удивительно похожи. Пушкин, смеясь, утверждал, что он и есть та самая обезьяна, от которой произошел русский народ. Перечитайте его ранние стихи, архивные свидетельства, благо они опубликованы массовыми тиражами. Практически всё, что касается жизни Пушкина, уже напечатано. Хотя двадцать пять лет назад подобных книг просто не было по умолчанию. А теперь говорится во всех изданиях: лицом чёрен, родом из Эритреи, то бишь Эфиопии. Очень талантливая, очень приятная во всех отношениях, и потому очень даже симпатичная обезьяна – как на взгляд женщин, так и самых суровых исследователей.

Аракчеева современники описывали тоже приматно. «По наружности Аракчеев походил на большую обезьяну в мундире», – так точно и прямо писали о нем многие исследователи. Естественно, после смерти графа – при жизни никто бы не осмелился. Про него также писали, что он был высокого роста, худощав и мускулист, с виду сутуловат, с длинной тонкой шеей, по которой можно было бы изучать анатомию. Он как-то странно морщил подбородок, двигая им словно в судорогах. Уши у него были большие, мясистые. Толстая голова, всегда несколько склоненная набок. Цвет лица был у графа земляной, щеки впалые, нос широкий и угловатый, ноздри вздутые, рот большой, лоб нависший. «Физиономия его представляла страшную смесь ума и злости», – это я уже цитирую одного из тех, кто после его смерти с удовольствием пинал всесильного царедворца только за то, что в своё время тот был всесильным.

Аракчеев долго носил камзол старого покроя, и волосы его были подобраны в небольшой пучок на затылке. В начале 1800-х годов камзол был вытеснен из дворянского обихода жилетом. Пучок или коса, на ношении которых настаивал Павел I, в 1803 году стали редкостью: мужчины стриглись, завивали волосы. Аракчеев тоже стал носить короткую прическу, но в целом остался верен моде любимой своей эпохи Павла Петровича.

Холодный, проницательный его взгляд и строгое выражение лица не смягчались сардонической улыбкой, которая появлялась порой у него на губах. Он говорил медленно, немного в нос, хотя совершенно не дружил с французским языком. Он казался постоянно озабоченным. Но упаси вас Господь спросить его, чем это он так озабочен. Несдобровать вам, не поймет всесильный царедворец, о чем можно ликовать, когда кругом в стране творится такое, когда не угадаешь, что будет завтра…

Зимой 1817–1818 годов в Санкт-Петербург приехала известная гадалка, немка Кирхгоф. К ней ездили все узнавать будущее. Очередь дошла и до Пушкина. Немка разложила карты и, коверкая русский язык, рассказала всю судьбу поэта. Он скоро получит деньги, и ему будет сделано неожиданное предложение. Ещё он прославится и будет кумиром соотечественников, хотя дважды подвергнется ссылке. Наконец, он проживет долго, если на 37-м году не случится с ним никакой беды от белой лошади, белой головы иль белого человека, которых он и должен пуще всего опасаться.

Первое предсказание о деньгах сбылось в тот же вечер. Ему вернули карточный долг, давно забытый поэтом. А несколько дней спустя князь Орлов неожиданно предложил ему пойти на службу в конную гвардию. Именно после этого, по признанию самого Пушкина, он и вспомнил о немецкой гадалке: «Теперь осталось сбыться лишь третьему предсказанию».

Как известно, Пушкин венчался «в приходе невесты у Большого Вознесения». Во время венчания, когда молодые шли кругом, нечаянно упали с аналоя крест и евангелие. Пушкин побледнел, словно мел. Потом у него потухла свечка. Со звоном покатилось кольцо по полу. Начался отсчет последнему предсказанию немецкой гадалки…

А Аракчееву в юности гадала цыганка. Он ещё числился в кадетах, но скоро должен был получить первый офицерский чин, такой же, как у папаши, – поручик. И раскинула гадалка карты, и сказала то, что никогда никому не говорила, да и он ни от кого такого не слышал никогда: «Красавец ты мой сладкий, а ты ведь почти царем будешь – карты не врут…»

Не обманула цыганка. Простой кадет возвысился до «и.о. императора». И в жизни Аракчеева будет немало поистине фатальных эпизодов, которые вполне могли изменить ход российской истории и «нашего русского всё».

В первый раз это случилось при Павле I. В канун переворота император, почувствовав измену, вспомнил об опальном Аракчееве и вызвал его из Грузино в столицу, намереваясь вновь призвать на службу. Если бы Аракчеев оказался в столице, заговор против императора не имел бы никаких шансов. Но военный губернатор Петербурга граф Пален, один из организаторов покушения, приказал задержать Аракчеева на заставах, и тот не попал во дворец. «Не случись этого, Павел I и поныне сидел бы на престоле», – писал Н. И. Греч, издатель журнала «Сын Отечества».

Второй фатальный случай произошел в конце лета 1825 года. Аракчеев жил безвылазно в своем имении, когда Александру I поступил донос на тайное общество, готовящее государственный переворот. Царь немедленно поручил Аракчееву возглавить весь розыск и арестовать участников заговора. Унтер-офицер Иван Шервуд, предавший будущих декабристов, отправился с докладом к нему в Грузино. Аракчеев мигом придумал, как взять главных заговорщиков с поличным. Но его плану не суждено было свершиться: случилась трагедия, и граф тяжело заболел. Без него ничего не делалось, никто не был арестован. А потом Александр I умер, и декабристы вышли на площадь. Случись по-другому – и никто не разбудил бы Герцена…

Удивительно, но даже в этих двух эпизодах выявилась та роль, которую Бог уготовил Аракчееву и с который он справлялся совершенно блестяще. Всю свою жизнь он был ревностным слугой престола, умным и деятельным проводником царских чаяний, но никогда – самостоятельным политиком, вершителем судеб. От одного их слова зависят порой сотни жизней.

Так, трижды Аракчеев, порой и сам того не ведая, спасал Пушкина от верной ссылки в Сибирь или даже виселицы. Первый раз в 1818 году, второй – спустя два года, третий – в том самом 1825-м. Это не ушастый заяц перебежал дорогу поэту. Это ангел-хранитель ненароком сделал всё так, чтобы великий поэт остался в далекой псковской деревне, как и сам он остался в своем новгородском имении. И оба просидели одиноко всю ночь, глядя на пламя догорающих свечей и проклиная свою судьбу: «Черт догадал меня родиться в России с душою и талантом…»

Они никогда не встретятся, но всегда будут идти по жизни рядом.




И в Летний сад гулять водил


Всё что окружает каждого человека в первые годы его жизни, остается навсегда в его характере, способностях, в предначертанной свыше судьбе. Ребенок может растратить полученное в отрочестве, может не прислушаться к тому, что было, и забыть своих нянек со всеми их сказками. А может всю жизнь носить их в душе и помнить – «что за прелесть эти сказки!» И развивать, и придумывать свои, и рассказывать их на сон грядущий своим уже детям…

У Пушкина и Аракчеева детство было разное. Какое у Пушкина – знают все. И как полугодовалый кудрявый мальчик в новогоднюю ночь выполз из детской в гостиную, где чуть ли не весь высший свет Москвы собрался встретить 1800-й год. Пенилось шампанское, сверкали сотни свечей в огромных зеркалах, и от души смеялись гости над милой шалостью сына хозяев, предрекая ему в новом веке массу всяких чинов и богатства.

Знают все, и как гувернеры учили маленького Александра французскому и прочим наукам, и как в Летний сад гулять его водили. И как из года в год, где бы ни жили Пушкины, собиралось у них весьма представительное общество. Дядя будущего поэта Василий Львович был весьма популярен в литературных кругах, к нему тянулись, его стихи ходили в списках. Сергей Львович старался брату не уступать и тоже писал, и его тоже слушали на званых вечерах. Собирались у Пушкиных и историки, и писатели, и военные – фамилия была известная, хотя и не самая богатая по Москве.

Назвать бедными столбовых дворян Пушкиных язык не повернется. Маменька поэта имела от рода Ганнибалов подмосковное Захарово и земли в Псковской губернии, папенька – в Нижегородской. У папеньки 2000 душ в Болдине; даром, что титулом княжеским или графским обойден, а по числу крепостных мало кому из них уступит. Для сравнения: Екатерина II в свое время Потемкина решила на всю жизнь озолотить, так 20 тысяч душ ему пожаловала. И тогда, заметьте, только мужицкого полу души считались, баб и девок в расчет никто не брал. У отца будущего графа Аракчеева было всего 20 душ, в сто (!) раз меньше, чем у Сергея Львовича Пушкина.

23 сентября 1769 года в семье бедного дворянина, отставного гвардии поручика, владельца крохотной деревеньки в Бежецком уезде Новгородчины родился мальчик, нарекли Алексеем. Его отец, Аракчеев Андрей Андреевич, служил в Преображенском полку, вышел в отставку в чине поручика с правом ношения мундира. У них с женой было 11 детей: семеро сыновей, четверо из которых умерли в младенчестве, и четыре дочери, ни одна из которых также не дожила до взрослых лет.

Сохранилась записка великого князя Павла Петровича к Аракчееву с соболезнованием по поводу кончины его отца в августе 1796 года: «Зная мое расположение к тебе, ты не можешь сомневаться об участии моем, тем более что я его знал твоего отца как человека доброго. Боже, утеши тебя!»

Хлеба в доме Аракчеевых хватало всегда, не голодали, но чтобы званые обеды для соседей-помещиков с шампанским и чтением стихов – этого никогда не бывало в семье. Даже пошить новый мундир отец не мог себе позволить. Жили очень скромно, по копейке откладывая на давнюю мечту – сделать Алексея офицером. Первенца своего отец с матерью хотели видеть продолжателем семейной традиции. Так и получится, как они мечтали с Елизаветой Андреевной, – все три сына станут генералами…

Осенью 1782 года Аракчеевы продали практически всю скотину и весь урожай. Вырученных денег было явно недостаточно – набралось сто рублей с копейками. Но на семейном совете решили все-таки ехать. Отец запряг лошадь, сам сел за кучера и повез Алексея в столицу. Он прекрасно понимал, что ни в гвардии, ни в гусарах сыну не служить. Единственное место, куда можно было попытаться хоть как-то определить отпрыска – кадетский корпус. Не пажеский, конечно, а артиллерийский, инженерный. Там желающих поменьше, и вступительные экзамены не такие строгие. У Алексея же не было никаких нянек и гувернеров, грамоте его учил по псалтырю деревенский дьяк.

Прибыли в Санкт-Петербург, остановились на самом дешевом постоялом дворе, словно знали, что жить в столице придется им долго. Какие уж тут прогулки по столице – не до гуляний по Летнему саду! Как они вообще тогда выжили, никто теперь не узнает. Накопленные сто рублей были внесены сразу же, но тут выяснилось, что для немедленного зачисления в данное учебное заведение требуется 200 рублей. Ходатайство о льготном приеме Алексея отец подал в тот же день, потом каждый день справлялся, но ответа все не было и не было…

Прошел месяц, другой. Наступила зима. Денег не осталось ни копейки. Вот тогда будущий граф впервые узнал, что такое голод. Слава Богу, что не гнали еще со двора, хоть крыша над головою была. Отец продал сначала лошадь, потом свой потертый мундир. Потом дошла очередь и до теплой одежды. Выходить на улицу стало не в чем. Он согревал сына своим телом. Но каждое утро, закутавши голову платком, бегом мчался в канцелярию училища спросить о судьбе своего ходатайства. Ответа все не было. Был бы отказ – вернули бы сто рублей, и тогда можно возвращаться домой и не мечтать больше об офицерском будущем. А раз не было отказа, оставалась хоть какая-то надежда…

Позволю себе здесь напомнить, как Александр Пушкин поступал в лицей. Его привез в Царское Село известный в столице дядя-поэт. Это был первый набор в новое учебное заведение, которое поначалу планировалось исключительно для сыновей императора и самых именитых дворян. Потому-то и решено было послать Василия Львовича, который для пущей важности и убедительности запасся дворянской родословной племянника своего. И когда Саша с блеском прошел вступительное собеседование и был зачислен, на радостях они долго еще бродили по Летнему саду. Дядя читал племяннику свои стихи, и оба мечтали о фамильной славе Пушкиных…

Отец и сын Аракчеевы прожили без копейки почти год. Когда стало в Петербурге теплее, бывший поручик ходил просить милостыню – чаще всего в Летний сад, оттуда гоняли, но там и подавали чаще. На пасху, когда в Лавре одаривали неимущих, пробился к митрополиту и сказал свою беду. Получил три рубля серебром, которых хватило на два месяца. Ответа из канцелярии все не было.

В июле они уже не могли боле терпеть и пришли в училище вдвоем – исхудавшие, грязные, оборванные. Как вспоминал Аракчеев, отчаяние придало ему храбрости, и, увидев, как генерал спускается по лестнице, он бросился к нему в слезах:

– Ваше превосходительство! Примите меня в кадеты, иначе мы с отцом-поручиком умрем оба с голоду!

Узнав, когда было подано прошение, генерал начертал записку в канцелярию о приеме Алексея в кадетский корпус. Спустя многие годы граф называл этот день – 19 июля 1783 года – самым счастливым в своей жизни. Так же, как и для Пушкина, самый главный день – 19 октября 1811 года.

В этих цифрах, в датах всей жизни у Пушкина и Аракчеева просматривается очень интересная математическая закономерность. Если проверять «алгеброй гармонию», можно увидеть, как быстро исчезает их разница в возрасте. Родились они с интервалом ровно в тридцать лет, а потом Пушкин со все увеличивающейся скоростью «догоняет» графа. В лицей он поступает в 12 лет, а будущий военный министр – в 14. Поэт закончил свою учебу в 17 лет, а Аракчеев – почти в 20.

Это говорит только об одном. Пушкин жил стремительно, сжигая себя. Как на фронте, год за два шел у него. И прожитые его 37 лет – это все равно что для среднего человека обычная жизнь длиною в 74 года с последним причастием в кругу семьи. Такая жизнь – не для Пушкина. По нему лучше, как Пугачеву (см. «Капитанскую дочку»), один раз напиться живой крови, чем триста лет небо коптить. О своем будущем провидец Пушкин писал:

«И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал…»

Аракчеев написал почти то же самое, только, естественно, не в стихах: «В жизни моей я руководствовался всегда одними правилами – никогда не рассуждал по службе и исполнял приказания буквально, посвящая все время и силы мои службе царской. Знаю, что меня многие не любят, потому что я крут, да что делать? Таким меня Бог создал! Утешаюсь мыслью, что я был Отечеству полезен».

Похожи они были все-таки или полные были антиподы? По-моему, что-то есть у них общее, потому и оказались связаны их жизненные пути, хоть и не встречался никогда генерал-аншеф с камер-юнкером. Аракчеев говаривал: «У меня камеръюнкерствовать не можно. Я педант, люблю, чтобы дела шли порядочно и скоро, а любовь своих подчиненных полагаю в том, дабы они делали свое дело».

Каждый из них – и Аракчеев, и Пушкин – делал свое дело. Разный у них был статус при жизни, а нынче – и подавно разный. Я только пытаюсь их примирить, не более того.




Ученый малый, но педант


Учились они по-разному, и успехи имели почти противоположные. Пушкин в лицее был отъявленный шалопай, на табели его без слез не глянешь, там что-то среднее между «удовлетворительно» и «крайне слабо». Кроме, естественно, изящной словесности, французского языка и фехтования. Из тридцати выпускников лицея в 1817 году он единственный получил последний, десятый классный чин. Соответственно, и на службу был назначен на самую низшую должность.

Аракчеев же был «отличный кадет как по наукам, так и по поведению». Нелюдимый, щуплый, неразговорчивый, попавший на казенный кошт и постоянно помнивший об унижениях отца, Алеша Аракчеев все годы учебы вынужден был сносить насмешки одноклассников. Он с юных лет усвоил: старших должно слушаться. Одаренный умом и волею, с ребячества умел укрощать порывы врожденной своей злости: не только покорялся высшим над собою, но, кажется, любил их власть, видя в ней источник, из коего единственно мог он почерпнуть собственную славу. Не занимаясь иностранными языками, пренебрегая историей и словесностью настолько, что плохо выучился русской грамоте, совершенно чуждый всему изящному, молодой кадет любил всё только расчетливое, точное, прилепился к наукам математическим и в них немало усовершенствовался.

На аттестации отмечались его блестящие успехи в военно-математических дисциплинах, к гуманитарным же «не имел особенно склонности». Семилетний курс обучения Аракчеев преодолел досрочно с «серебряной вызолоченной медалью». Как лучший ученик выпущен из корпуса в звании поручика (в те времена это было исключительным явлением) и оставлен при родном учебном заведении преподавателем математики и артиллерии.

В преподавательской работе 20-летний поручик добился немалых успехов. Все проверяющие отмечали отменную дисциплину на его уроках. Он написал несколько учебных пособий, инструкций для артиллеристов, занимался вопросами устройства школы для юнкеров и прапорщиков, включая разработку учебных программ. Следовательно, без всякой натяжки можно говорить о его заслугах в развитии военного образования в России.

В 1790 году Аракчеев стал частным учителем сына знатного екатерининского вельможи – президента Военной коллегии графа Н. И. Салтыкова. Одновременно назначен командиром в артиллерийскую роту, которая потехи ради была дана наследнику престола и находилась при нем в Гатчине.

Взлет карьеры Аракчеева произошел после одного случая. Павел принимал в Гатчине очередной парад. Покинув смотр, царь забыл отдать приказ «разойтись». Некоторое время части продолжали стоять на плацу, а потом постепенно разошлись. Одна только рота Аракчеева осталась. Так и стояла до вечера по стойке смирно, пока не доложили о происшествии Павлу. Так Аракчеев был замечен престолонаследником и получил его особую доверенность. При вступлении на царствование Павла I Аракчеев был подполковник, через два дня после того – генерал-майор. Вскоре он занимал уже сразу три должности: коменданта Гатчины и Петербурга, командира Преображенского полка и генерал-квартирмейстера всей армии.

Как-то император решил дать особое поручение Аракчееву: наблюдать за наследником своим, бабушкиным баловнем, и доносить обо всех его проступках. Вот как ответил на высочайшее распоряжение будущий граф:

– Умоляю Ваше Императорское Величество избрать для этого кого-нибудь другого. Я же к такому делу не способен и не могу быть орудием несогласий между отцом и сыном…

Одна такая фраза могла означать конец блестящей карьеры. Однако никаких репрессий не последовало. По-прежнему граф был удостоен государевой милости. Вседневные рапорты с пяти часов утра граф подносил императору лично. Иногда какие-то бумаги должен был подписывать наследник, и комендант Аракчеев отправлялся в его спальню. Александр Павлович был уже женат к тому времени, и супруга его Елизавета Алексеевна, бывшая принцесса Баден-Дурлахская, закрывалась с головой одеялом, чтобы граф ее не увидал. А императору комендант всегда докладывал, что наследник уже встал и работает над бумагами, хотя тот ещё нежился в постели. Ни разу не предал, не подставил великого князя – и потом это ему зачтется…

Казалось, суровость была дана ему от природы. Он никогда не смеялся и казался бульдогом, который, не смея никогда приласкаться к господину, всегда готов напасть и загрызть всех, кои воспротивились бы воле хозяина. Жесток и беспощаден был этот суровый и всесильный человек.

Однако, как утверждает писатель и историк В. А. Сухово-Кобылин, потомки слишком строги в своем приговоре Аракчееву, они даже строже, чем он сам был в жизни. «Неоспоримо, – пишет он, – что Аракчеева было бы странно назвать человеком добрым. Он был неумолим ко взяточничеству или нерадению по службе. Тому, кто пробовал его обмануть (а обмануть его было трудно, почти невозможно), он никогда не прощал; мало того: он вечно преследовал виновного, но и оказывал снисхождение к ошибкам, в которых ему признавались откровенно, и был человеком безукоризненно справедливым; в бесполезной жестокости его никто не вправе упрекнуть».

Аракчеев был «деятельности неутомимой». Во время походов, лишь только армия занимала дневные квартиры, его канцелярия мигом принималась за дело. От его зоркого глаза не ускользала ни одна, даже самая мелкая проблема вверенного ему министерства. Бездельников он не терпел.




Россию поднял на дыбы


После коронации Павел I провел некоторое время в Москве, а в мае предпринял осмотр западных губерний России. В путешествии его сопровождал и Аракчеев. Сохранилась записка наследника Александра к Аракчееву в связи с этим назначением: «Друг мой Алексей Андреевич! Я пересказать тебе не могу, как я рад, что ты с нами будешь. Одно у меня беспокойство – это твое здоровье. Побереги себя ради меня».

Осенью 1796 года Аракчеева производят в генерал-майоры и назначают комендантом Петербурга, затем – начальником свиты Его Императорского Величества. Император Павел, как известно, запросто возвышал и так же легко удалял в опалу. В 1798 году император уволил Аракчеева «без прошения в отставку». Через неделю он возвратит его на службу, назначит инспектором всей артиллерии и возложит на него обязанность отдавать «предварительные распоряжения по армии» от своего имени.

5 мая 1799 года Аракчеев получит графский титул «за отличие, усердие и труды, на пользу российскаго Отечества подъемлемые». В качестве подарка он получит село Грузино с двумя тысячами душ. А спустя пять месяцев по лживому доносу вновь будет отправлен в отставку – на долгих четыре года, за которые молодой граф создаст в своем имении по красоте и архитектуре второе Царское Село, а может быть, и второй Версаль.

«Алексей Андреевич! Имея нужду видеться с вами, прошу приехать в Петербург». Записку такого содержания спустя ровно месяц после восшествия на трон, 23 апреля 1803 года, Александр I отправил в Грузино. Так начался второй виток карьеры Аракчеева, вскоре ставшего фактически вторым лицом в государстве и единственным, кому государь безоговорочно доверял. С 1812 года Аракчеев был единственным докладчиком у императора по военным, дипломатическим вопросам, управлению и снабжению армии. Целое десятилетие любое важное лицо, нуждавшееся в аудиенции императора, сперва должно было явиться к Аракчееву, а тот уже докладывал Александру I. Через него шли и все назначения высших сановников империи.

По окончании войны с Наполеоном Александр I подолгу жил за границей, и Аракчеев играл особую роль в управлении империей. Он безукоризненно выполнял все решения императора, касались ли они реформ в армии, военных поселений или проекта освобождения крестьян. Это время, когда он был «и.о. императора», позднее и назвали потомки «аракчеевщиной».

В 1818 году царь поручил Аракчееву разработать проект отмены крепостного права. Проект графа предусматривал поэтапный выкуп в казну помещичьих имений с наделением всех помещичьих крестьян и дворовых людей двумя десятинами на каждую ревизскую душу, помещики же получали бы за освобождаемых крестьян деньги. Эти идеи в дальнейшем были, по существу, положены в основу крестьянской реформы 1861 года. Я не хочу, конечно, сказать, что Аракчеев покруче Чаадаева или тех же декабристов. Но факт остается фактом: его идеи оказались настолько революционными, что весь проект графа был немедленно засекречен.

В том же самом 1818 году вчерашний лицеист Пушкин, наслушавшись всяких антикрепостнических высказываний во время ночных посиделок с друзьями за карточным столом, много раздумывает на ту же тему. Как и сиятельного графа, как и новых петербургских друзей, поэта волнует, когда же кончится это «барство дикое».

Сказать по правде, волнует это его совсем не потому, что он революционер до мозга костей и в 19 лет готов «кишкой последнего царя последнего попа удавить», чтобы только русский крестьянин жил свободно и независимо. Он такой же помещик, как и все его друзья. Как его отец и мать, как дед и прадед. И сейчас, и позже для Пушкина крепостные – это просто дворня, няня с ее чудо-сказками да верный слуга Никита, который, если что, и в последний путь проводит. Большее поэта никогда не интересовало. Перечитайте еще раз, везде одно и то же: «Я крикнул шампанского. Подали шампанское». Народ у него, по-моему, всегда безлик, всегда безмолвствует.

Однако тогда, в 1818 году, было модно фрондировать, рассуждать за столом о свободе вообще и о вольности народа, в частности. Свобода, равенство, братство – это были осколки Великой французской революции, ранившие тех молодых людей, которым не довелось повоевать. О, свобода! Впрочем, о чем еще они могли мечтать в таких тесных лосинах и мундирах…

Так или не так, но дальше идет сплошная классика, вызубренная нами со школьных лет. Пушкин пишет оду «Вольность», за что царь ссылает его в ссылку. Если бы не друзья молодого поэта, его отправили бы в Сибирь, где он до конца жизни «хранил бы гордое терпенье». Скорей всего, и не было бы «нашего русского всё». Но друзья заступились, упросили государя, тот смилостивился, и Пушкин оказался хоть и в ссылке, но на юге.

Судьба, скажете вы? А вот и нет. Счастливая случайность на этот раз имела вполне конкретное имя, и звали ее не Карамзин с Жуковским, а граф Алексей Аракчеев. Прошу не забывать, что по своим временам это был очень образованный человек. По крайней мере, в ближнем царском окружении. Да, не знал французского и прочих языков, да, имел за спиной всего кадетский корпус. Но зато каждый божий день начинал граф с чтения свежих газет и новых книг. Не по долгу службы, интереса ради читал и то, что ходило по Санкт-Петербургу в рукописных списках.

Так что с одой «Вольность», с «Деревней» и другими стихами вольнодумного поэта он был знаком. И в 1818 году не он докладывал царю, что вчерашний выпускник лицея Пушкин крамолу пишет – это дело Бенкендорфа, а жандармов генерал Аракчеев никогда не жаловал. Но при докладе сем присутствовал, и когда государь спросил подробностей, никто из тайной полиции ответить не мог, что за крамола – не знали слов иль побоялись произнести страшное: «Тираны мира! трепещите!..» И в наступившей тишине вдруг раздался хрипловатый голос Аракчеева, стоявшего, по своему обыкновению, у окна царского кабинета:

«Приди, сорви с меня венок,
Разбей изнеженную лиру…
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок…»

Он не стал читать до конца. Царь долго молчал и смотрел на него, легким движением руки отпустив с доклада всех остальных.

– Ты знаешь его стихи? И каковы же они? – наконец, спросил Александр.

– Ваше Императорское Величество! Стихи г-на Пушкина знает весь Петербург, потому как они ходят в списках. Этот отрок и талантлив, и уже популярен чрезвычайно. И то, и другое мешает просто взять и высечь его, хотя того стоило бы. Но из гадкого щенка может вырасти очень породистая собака, которая и службу будет знать, и границы охранять станет на дальних подступах. Ей бы только солнца побольше, чтоб не зачахла…

– Стало быть, по-твоему, не казнить отрока и не в Сибирь его, а, наоборот, на юга полуденные? – нахмурился царь.

– Мой государь, вы, как всегда, приняли мудрое решение, – поклонился императору Аракчеев.

– Сколько я тебя знаю, Алексей Андреевич, не перестаю удивляться твоей прозорливости, иногда настолько, что начинаю побаиваться тебя! – улыбнулся царь, довольный, что быстро разрешилось то, что могло вылиться в кровавую драму.

– Вам ни к чему побаиваться того, кто предан вам до последнего вдоха, – снова поклонился царю Аракчеев. – Мне не было двадцати лет, когда я впервые имел счастье лично познакомиться с вами – столько же и Пушкину сейчас. И никому не дано знать, что из отрока сего вырастет…

Это был первый случай, когда Аракчеев спас великого поэта от верной каторги или чего еще похуже. Первый, но далеко не последний. Второй раз это случится в 1820 году, когда граф Воронцов пожалуется на поэта царю, а Аракчеев скажет, оскалясь какой-то загадочно-счастливой улыбкой: «Государь, кто влюблен, тому многое может проститься!»

– Похоже, вам обоим многое прощается, – ответит сурово император, но тут же возьмет перо и отправит уволенного со службы поэта не в сибирскую ссылку, как собирался, а «на постоянное жительство в село Михайловское Псковской губернии под надзор местного начальства и родителей поименованного выше г-на Пушкина».




Чистейшей прелести чистейший образец


Пушкин оставил после себя десять гениальных томов и четверых детей. Несмотря на «донжуанский список» и массу слухов о своих побочных детях, великий поэт заставил нас поверить, что единственной и неповторимой его любовью была Наталья Николаевна Гончарова – «чистейшей прелести чистейший образец».

Пушкин погиб в 37 лет. Аракчеев в 37 лет только женился. Граф не оставил ни перечня донжуанских подвигов, ни детей. В его жизни было две женщины. Первую, свою жену он, наверное, смог бы полюбить, если б она явила собой «чистейший образец» его мыслей и представлений о преданности. И кто знает, может, совсем не так сложилась бы его судьба, и совсем не такое негативное мнение он оставил бы о себе потомкам.

Он не искал чинов в приданое, как вообще никогда и не от кого не искал чинов и наград. Он просто хотел семейного счастья, которое в его представлении означало, прежде всего, взаимное уважение. «Любовь и дружба ее есть единое мое исканное в ней благополучие, чего я единственно прошу от Всевышнего, а без оного, по чувствительному моему характеру, я не могу быть здоров и счастлив». Так писал он о своей избраннице незадолго до свадьбы.

В начале февраля 1806 года Аракчеев обвенчался с Натальей Федоровной Хомутовой, дочерью малоизвестного генерал-майора, занимавшегося рекрутским набором. В тот же день новоявленная графиня получила по императорскому указу Екатерининский орден 2-й степени – высшую «женскую» награду Российской империи.

Наверное, сидя «на золотом крыльце», царь с царицей думали, что самый лучший подарок на свадьбу молодой женщине – фрейлинский статус. Он давал право без приглашения появляться при дворе, посещать все балы в высшем свете. Короче, открывал любые двери – танцуй хоть до упаду. Можешь с мужем, можешь одна – никто с тебя не спросит, никто не осудит.

Новоиспеченная графиня не успела подарить мужу ребенка. Прожили вместе они всего год. Несогласие супругов во взглядах стало проявляться все чаще, и граф с удивлением обнаружил, что его дела, его симпатии и антипатии для молодой жены совершенно безразличны, что, прожив все лето в Грузино, она так и не могла полюбить его детище. А к зиме она явно затосковала по Петербургу и прямо заявила мужу, что до сих пор не использовала свой фрейлинский статус, не появившись ни на одном балу в свете. Он отпустил ее в столицу.

Нет точных сведений, как вела себя графиня на балах. Но, конечно, нашлись доброхоты, тут же сообщившие графу обо всех ее «партнерах по мазурке». Граф прибыл в Петербург, имел с женой серьезный разговор и при ней приказал своим людям, чтобы графиня впредь не выезжала одна.

По сути, это был домашний арест. Несмотря на это, однажды вечером, когда мужа не было дома, она потребовала подать карету и назвала адрес, куда ехать. На отданный ею приказ лакей, поклонившись, ответил: «Их сиятельством графом сделано запрещение вам ездить одной». Карета так и простояла у крыльца до возвращения Аракчеева и до нового скандала, в конце которого граф заявил жене, что отныне она лишается права делать какие-либо траты без его ведома.

Вряд ли граф понимал, что женщине можно запретить ездить на танцы и расточать там улыбки в обмен на знаки внимания, так необходимые ее натуре, можно запретить ей вообще появляться в свете. Но лишить ее скудных копеек на личные расходы – это значит, оскорбить в ней женщину, лишить ее «женскаго» пола и смысла жизни.

Декорум брачного сожития сохранялся бы, наверное, еще долго, если бы не случай, если бы граф не был в курсе всех дел, особенно когда они касались крупных чиновников. До сведения Аракчеева дошло, что обер-полицмейстер Санкт-Петербурга, регулярно получающий 100 000 рублей на секретные нужды, тратит деньги совсем на другие надобности, с интересами службы ничего не имеющие. Он доложил об этом государю императору Александру Павловичу. Последовало высочайшее повеление отревизовать расходы главного полицейского чина.

Аракчеев срочно потребовал к себе все книги и дела по данной теме. Каково же было его изумление, когда он прочитал в книге выдачи расходов, что его супруга дважды получала по пять тысяч рублей. Граф не позволил ей даже слова сказать в оправдание, дал час на сборы.

Замуж графиня Хомутова больше так и не вышла. В отличие от Натальи Николаевны Пушкиной, которая станет Ланской, нарожает новому мужу-генералу еще трёх дочерей, а про историю с Дантесом однажды скажет княгине Вяземской: «Мне с ним было весело. Он мне просто нравился, и я думала: будет то же, что два года сряду». Чистейший образец – ну что за прелесть эта сказка! К сожалению, это не сказка…

У графа Аракчеева в жизни была еще одна женщина. Та, которую он считал единственной своей любовью, своей невенчанной женой, с которой он прожил больше двадцати лет, которой он писал такие страстные, такие нежные письма и которую, несмотря на ее лживый характер и низкое происхождение, считал поистине «чистейшим образцом».

Но и она никогда не была ни образцом, ни «чистейшей прелестью». И кто знает теперь доподлинно, любила ли она Аракчеева вообще, способна ли была на такое чувство. Тут важнее другое: она сама была любима искренне и нежно. И она сумела сделать графа настолько счастливым, что он гордился своей любовью, которая меняла его, от которой он становился смелее, мягче.

В 1820 году, спасая Пушкина от жалобы графа Воронцова на «воинствующий атеизм» поэта, Аракчеев взял на себя смелость объяснить государю всё только лишь влюбленностью молодого стихотворца. Государь увидел в непривычной сей смелости влюбленность не Пушкина, а самого Аракчеева. И простил-то, получается, обоих…

Аракчеев остался верен своей любви до конца. Даже смерть не смогла их разлучить. Когда любимая женщина погибла, великий царедворец чуть не сошел с ума. Его больше не интересовали государственные дела, он ушел со службы и, закрывшись ото всех людей и от всего земного, тихо умирал от тоски по своей любимой еще долгих девять лет. Граф приказал заранее выкопать себе могилу рядом с ее прахом. И умер, так и не снимая с шеи ее платка…




Одна, но пламенная страсть


Это была в буквальном смысле любовь до гроба. Звали ее Настасья Минкина. Происхождение ее доподлинно неизвестно. Одни историки пишут, что она была женой грузинского крестьянина-кучера, то есть из подневольных графских крепостных. Другие находят ссылки на ее цыганское происхождение, третьи – что, дескать, «привезена сия шалава из портового города, где ходила в полюбовницах по матросам». Четвертые утверждают, что Аракчеев лично купил ее у одного петербургского помещика, узнав о продаже молодой красавицы из газеты.

Думаю, вернее всего версия про местное, кучерское происхождение, поскольку остались воспоминания о том, как «Наська, перейдя в барские покои, первым делом приказала дать мужу на конюшне двадцать плетей в собственноручном присутствии». И возле сельского Андреевского собора, того самого, где позже будут похоронены и сама Настасья и сиятельный граф, долго будет отличаться ухоженностью могила некоего Федора Минкина, скончавшегося в 1809 году.

Когда Аракчеев появился первый раз в Грузино как новый владелец, черноокая красавица Настька была уже замужем. Ей шел девятнадцатый год, и в мечтах ее не было стать наложницей графа. Он показался ей отвратительно старым, а уж в мужчинах она к тому времени разбиралась. Но порядки, которые с первого дня стали утверждаться в Грузине, ей пришлись очень по душе. Никто теперь не ходил по двору без толку, не шнырял туда-сюда. Все было продуманно и четко. За пьянство, за любую оплошность – палкой по спине. Провинился сильнее – вечером пожалте на конюшню, получите свое, спустив портки и задрав рубаху.

Граф жил одиноко, гостей особо не привечал. Но и ему требовались в доме горничные. Как-то муж Федор, отвозя управляющего в соседнее село, обмолвился про свою Настасью – предложил ее в барский дом мыть полы. За этим занятием новый хозяин и застал цыганистую девку. Через неделю она уже числилась экономкой с постоянным окладом в триста рублей. Первое распоряжение ее было – вечером на конюшню «отблагодарить» Федора.

«Двадцать два года спала она не иначе, как у дверей моей спальни, – писал в начале 1826 года граф Аракчеев. – Последние пять лет я уже упросил ее поставить для себя рядом кровать. Не проходило ни одной ночи, в которую бы я, почувствовав припадок иль произнеся какой-нибудь стон, даже и во сне, чтобы она сего же не услышала, и в то же время входила и стояла у моей кровати, и если я не проснулся, то она возвращалась на свою, а если я сделал оное, проснувшись, то уже заботилась обо мне. Во все время жизни ее у меня не мог я никогда упросить ее сидеть в моем присутствии, и как скоро я взойду в комнату, она во все время стояла. Она была столь чувствительна, что если я покажу один неприятный взгляд, то она уже обливалась слезами и не переставала до тех пор, пока я не объясню ей причину моего неудовольствия».

Написано собственноручно сиятельным графом. Вчитайтесь еще раз, и вы почувствуете, как пытается нежно и благодарно говорить о женщине тот, кто сам никогда толком не умел сказать ничего возвышенного, кто больше привык общаться с офицерами в казарме, чем с дамами. Он без нее и дня не мог прожить! Отъедет в Петербург ко двору – и уже скучает, мчится домой, в Грузино, к Настасье своей ненаглядной. А это, считай, почти двести верст.

Как только Аракчеев «возвысил ее до своей интимности», то очень скоро Настасья Минкина почувствовала себя барыней. Она ходила уже в богатых платьях, приказывала от имени графа, гоняла всех по-черному, наказывала немилосердно. Особенно девок молодых не жалела, словно чуяла в них возможных соперниц. А уж если наружностью поприятнее, так вообще пощады не жди. То каленым утюгом грудь прижжет, то ножницами или ножом лицо исполосует. Просто лютовала, и никто пожаловаться не смел. А если что и доходило до графа, то опровергала все, плача у него на плече.

Желая навсегда привязать Аракчеева к себе, Настасья очень старалась родить ему ребенка. Знать, старалась не напрасно, о чем однажды графу было доложено прямо во дворец срочным нарочным. Аракчеев сослался больным и помчался, загоняя лошадей, в Грузино. Выскочил из кареты, не обращая внимания на посторонних, обнял выбежавшую ему навстречу домоправительницу:

– Настёнька, неужели?!

Она счастливо смеялась, краснея от посторонних, тянула графа в дом. С того времени всё в Грузине было подчинено только ее желаниям и приказам. Анастасии Минкиной шел 28-й год. Мальчик родился здоровым и крещен был Михаилом. Тут же приставили к нему кормилицу из соседней деревни.

Порой уставал граф от своей Настёньки, и это она, как женщина, мигом сознавала. И старалась придумать нечто, что заставляло хозяина каждый раз по-новому глядеть на нее. То новый наряд наденет, из Парижа только что присланный. То предложит ему дорогу построить новую. То вдруг сообщит, что желает грамоте учиться – и он зовет для нее лучших учителей из Питера. А спустя месяц подсунет ему письмо в конверте – то-то граф удивится, какие слова выучила писать его Настёнька, как зовет он ее, когда они наедине.

Граф будет хранить эти письма и сотни раз перечитывать после смерти своей возлюбленной. Писем сохранится двенадцать, за 1809-й и за 1819–1820 годы. Почему так? А очень просто. В 1809 году, после рождения сына, ее влияние на Аракчеева было так велико, что он разными тайными махинациями обеспечил ей дворянство под фамилией Шуйская – задним числом выдал ее замуж за только что почившего польского шляхтича. Делал это он, конечно, в первую очередь ради сына – думал о том, что карьера его должна быть при дворе. В 1821 году, когда Мишеньке исполнилось двенадцать, Аракчеев отправил его в Петербургский пажеский корпус. Там постоянно его проведывал, всячески балуя.

Настасья свою благодарность за дворянский титул выразила письменно. Граф плакал, читая это любовное признание с грамматическими ошибками. Впрочем, ошибок в письмах было на удивление мало. Это и заставит позднее исследователей усомниться в авторстве фаворитки. И дело даже не в грамматических ошибках, а в самом литературном стиле, слишком уже высоком для такой личности, как Настасья Минкина-Шуйская. И докопаются историки, найдут подтверждение, что письма писал по ее указке один из учителей питерских, а она только переводила на свои каракули, так глубоко трогавшие и приводившие в восхищение Аракчеева. Но будет это уже после смерти Настёньки и после смерти самого графа.

Шуйская очень быстро стала незаменимой в графском доме. В особой кухне она по-прежнему готовила для него обед. Получала уже 2400 рублей, зимы проводила в Петербурге, остальное время года – в Грузине, куда все чаще приезжали именитые гости. К тому времени все, что Аракчеев хотел переделать, было закончено строительством. Имение было приведено в образцовый порядок. Посетивший имение историк Н. Карамзин писал, что даже в Европе он не встречал такого великолепия. Каменный дворец, возводимый лучшими архитекторами Европы, был закончен к 1806 году.

Сиял золотом огромный Андреевский собор, фонтаны били в зеркальных беседках, на дорожках ни соринки, в доме – ни пылинки. Приехал посмотреть на владения графа и император Александр I.

Домоправительница дворянских кровей Анастасия Федоровна Шуйская была представлена государю-императору. Царь все понял, но ничего против не сказал, хотя и старался общаться только с графом. Свита тоже все поняла, и с тех пор любой сановник мог попасть к всесильному Аракчееву только с соизволения «злой Наськи», как они стали величать ее за глаза.

Конечно, странно, что полуграмотная деревенская девка сумела войти в полное доверие военного министра. Впрочем, бывали и потом похожие истории на Руси. Как говорится, сердцу не прикажешь, а если Бог захочет наказать, то отнимет разум.

10-го сентября 1825 года случилось страшное. В очередном припадке ярости «злая Наська» истыкала ножом лицо дворовой девки. Вечером в барские покои ворвался жених этой девицы и тем же ножом отрезал Анастасии голову. Граф едва не сошел с ума. И только несколько дней, проведенных в Юрьевом монастыре, слегка осветлили его разум, и он, вернувшись, устроил великую разборку, казня всех правых и виноватых.

Тогда-то на следствии и открылось, что Настасья была бесплодна и весь срок беременности носила под платьем подушку. А настоящая мать – та женщина из соседнего села, что стала кормилицей Мишеньки. Всесильная барыня запугала ее, пригрозив смертью, и, как только дитя родилось, приказала окрестить и принести к себе. Протоиерею было сказано, что младенец умер при родах, и похоронили пустой гробик.

Надо отдать должное, Аракчеев не отозвал Мишу из пажеского корпуса. Он и потом не мешал ему делать карьеру, просто перестал с ним встречаться. «Сын» получит офицерский чин, станет георгиевским кавалером. После смерти графа он быстро сопьется и сгинет неизвестно где.

Расследование раскрыло Аракчееву глаза и на другое. В отсутствие графа никто не собирался хранить ему верность. В постели обожаемой им домоправительницы за эти годы побывало немало мужчин, в том числе и подчиненных графа по военному ведомству. От этого удара в самое сердце Аракчеев никогда не оправился. Он просто тихо исчез из истории Отечества.




Быть можно дельным человеком…


Граф собою «был безобразен и в речах произношения гнусливого», что людей отталкивало от него. Да и он сам, подолгу бывая в опале, не только в Грузине, но и в петербургском доме тоже, вел жизнь далеко не светскую. Обыкновенно он вставал в четыре часа утра, до развода караула занимался в кабинете бумажными делами: читал почту, разбирал документы, делал пометки и писал резолюции. Развод караула часто принимал самолично и всегда бывал при этом взыскателен. Не было случая, чтобы кто-то из офицеров остался не наказанным.

В 12 часов граф обычно ездил во дворец с докладом, и берегись все, мимо кого мчался эскорт, особливо военные. Из дворца возвращался к обеду. Ровно в два часа садился за стол. Иногда приглашал с собою личного доктора, адъютантов или дежурного по канцелярии офицера. Обед был всегда умеренный, три, редко когда пять блюд, приготовленных просто, но очень вкусно. Вина почти не подавалось. За столом хозяин сидел с полчаса, был разговорчив и шутлив, хотя не жаловал словоохотливость у других.

Званые обеды собирал редко. Один из современников Аракчеева пишет: «Обеденный стол графа был весьма хорош, но порции не должны были превышать известной меры. Так, например, куски жареного мяса или котлеты были определены по числу гостей, и горе тому, кто возьмет две котлеты: отныне он мог рассчитывать на долгое преследование со стороны графа. Порядок же и чистота в доме были такие, что малейшая пылинка на стене, едва приметная для микроскопического наблюдения, имела следствием для слуги палочные удары и арест для чиновника».

После обеда Аракчеев опять принимался за работу. Потом был перерыв на чай и краткую прогулку, после чего он снова садился за письменный стол. В девять часов вечера обычно ложился спать, хотя частенько в полночь вставал и устраивал ревизию дежурным адъютантам. Такому раз и навсегда установившемуся распорядку дня и образу жизни он никогда не изменял ни под каким предлогом.

Вино не доставляло ему удовольствия, граф не понимал в нем толка. Он не курил и не нюхал табака, потому что государь не любил «табашников». Аракчеев вообще мало ценил комфорт и жил весьма скромно. Так же равнодушен он был ко всем видам спорта. Охотой не занимался, не ловил рыбу, не катался верхом, хотя держал хороших лошадей. Он не искал женского общества, не умел и не любил ухаживать за женщинами, считая, что они только отвлекают от дел.

Он посещал театры, балы и собрания лишь по необходимости. В свободное от службы время играл порой в бостон с близкими знакомыми. Это было единственное удовольствие, которое граф себе позволял; оно не отнимало у него много времени и почти ничего не стоило, потому что по крупной он никогда не играл. Все остальные наслаждения для графа Аракчеева как бы не существовали.

Трудолюбие его было беспримерное, он не знал усталости, и, отказавшись от удовольствий света, жил исключительно для службы и от подчиненных своих требовал того же. Дом его в Петербурге напоминал крепость, куда попасть мог только тот, кого он приглашал. Все дела государственные шли через его руки, тысячи людей с ходатайствами просились к нему на прием, но редко кто допускался. Можно представить, как все его ненавидели.

Как только появлялся он во дворце, в так называемой секретарской комнате, где собирались адъютанты государя и докладчики, вмиг устанавливалось гнетущее молчание. Аракчеев становился у окна, лишь немногих приветствуя кивком головы. На мрачном лице его редко показывалась улыбка, и надо было видеть, с какою жадностью все присутствовавшие ловили этот проблеск благосклонности. Он словно выходил из обыкновенного круга подданных и имел какую-то особую сферу существования.

Однажды кто-то из подобострастных льстецов публично сравнил его с Меттернихом и Наполеоном. Аракчеев резко оборвал: «Где мне до них! Это народ ученый, образованный, а я учился на медные деньги. У них целые королевства, а у меня одно Грузино – и тем я, Бог свидетель, доволен».

Те, кого он приглашал в свое Грузино, почитались счастливцами. Там он был много приветлив и гостеприимен. Чиновники, адъютанты и фельдъегеря являлись к нему в Грузино ежедневно с рапортами из разных мест. Иные гости приезжали сюда для того, чтоб полюбоваться великолепием имения, и могли тут оставаться сколько душе угодно. Они были вольны распоряжаться временем, как желали. Гуляли в великолепных садах, осматривали красивые окрестности, богатство самого дома или Андреевский собор. Молодежь отправлялась кто на прогулку верхом, кто на охоту. Летом желающие катались по Волхову на шикарной яхте, присланной Аракчееву императором Александром Первым.

Те, кто знаком был с графом лишь настолько, чтобы иметь право обменяться при встрече поклоном, выжидали назначенного часа, чтоб засвидетельствовать ему свое почтение и при отъезде поблагодарить его лично за гостеприимство. Те, которых он знал ближе, иногда обедали с графом по его приглашению, но вряд ли кто завидовал таким.

Здесь ничто не нарушало заведенного раз навсегда порядка. Представить, что здесь, по вылизанным дорожкам без единой соринки и упавшего листика, идет Пушкин в красной рубахе навыпуск и соломенной шляпе – нет, это совершенно невозможно. Это у себя в Михайловском он мог утром прискакать верхом во двор дьякона и крикнуть на все село: «Похмеляться лучше всего перцовкой!» Гикнуть и ускакать к себе, и там снова усесться за стол, взяв обгрызенное перо…

Нет, здесь такое не пройдет. Ходи по своим холмам, подкидывай вверх свою дурацкую железную палку, отращивай свои ужасные когти – Бог тебе судья, знать, все поэты таковы. А здесь, пардон, люди порядочные, дельные, с головою они дружат…

Особенно ненавидели графа Аракчеева за военные поселения. Говорят, что первая мысль о них принадлежала самому Александру I, и что Аракчеев поначалу очень противился этому распоряжению. Но император сказал:

– Мы с трудом победили Наполеона, и сейчас не в состоянии держать большую армию. Случись что – и под ружье поставить некого. А тут, считай, резерв будет. Дело неблагодарное, но важное, ты уж, Алексей Андреевич, прими на себя такую ответственность…

И только тогда, словно осознав важность задуманного царем, Аракчеев с яростью занялся военными поселениями. Крестьянам в них был расписан весь распорядок дня, и за всякое уклонение следовало наказание. По деревням стоял вой, когда приходила весть, что их отдают под военное поселение. И когда государю в его путешествиях по России случалось проезжать по таким деревням, его вместо обыкновенных радостных криков встречало молчание. Доходило и до массовых волнений.

«Успехи опытов воинского поселения не могут быть приятны всем. Но иные, кои, умея размышлять и зная государство, отныне удостоверены, что теперь в России есть практически от 700 до 900 тысяч войска, всегда готового к войне, и войско это обеспечивает само себя, без затрат казны». Так он докладывал государю в итоговом рапорте по военным поселениям.

Его ненавидели все в свете. Он же никогда не пользовался своею силой, чтобы раздавить неугодных. Хотя у него были чистые бланки с царской подписью, и ему ничего не стоило отправить в ссылку любого, независимо от чина и звания. Он лишь отстранил двух высокопоставленных чиновников – начальника главного штаба князя Волконского и министра финансов Гурьева. Эти двое имели сильное влияние на Александра, но принесли столько вреда России, что их отставку вообще надо причислить к государственным заслугам Аракчеева.

Он никогда не участвовал в боевых действиях. При Аустерлице находился в императорской свите, и Александр I предложил ему принять командование одной из колонн, но Аракчеев отказался. Многие историки объясняют это его трусостью. Но есть и другое объяснение: он увидел такой беспорядок, что никаким личным участием ничего изменить не мог; если бы ему приказали, он бы выполнил долг, но откровенно высказал свое мнение.

Император виду не показал, что обиделся, и не стал его наказывать. Даже наоборот, после окончания войны с французами, как из мешка, посыпались награды на всех, в том числе и на военного министра.




Не требуя наград за подвиг благородный


Аракчеев никогда не гонялся за наградами и чинами. Могущественный вельможа, самый близкий государю человек, он имел лишь несколько самых низших по службе наград. От пожалованных ему более высоких орденов отказался. Так, после окончания войны с французами не принял орден Андрея Первозванного – самую высшую награду Российской империи. Мотивировал тем, что непосредственного участия в военных действиях не принимал. Тогда государь пожаловал ему свой портрет, украшенный бриллиантами. Аракчеев портрет оставил, а бриллианты вернул императору.

Для сравнения вот вам другой случай из российской истории того же периода. Граф Гурьев, в честь которого назван сибирский город Гурьевск, был назначен министром финансов. Благословлял его на эту должность сам Александр I. В присутствии всего Священного Синода царь поднес Гурьеву икону Владимирской Божьей матери на целование. Новый министр, приложившись, выкусил из оклада самый крупный бриллиант и спрятал его за щекой. Аракчееву стоило немалых трудов избавиться от такого министра.

31 марта 1814 года, на другой день после капитуляции Парижа, император Александр Павлович подписал указ о производстве Аракчеева и Барклая де Толли в фельдмаршалы. Но Аракчеев упросил императора отменить указ о своем производстве, опять-таки мотивируя тем, что напрямую войсками не командовал.

Император, зная, как Аракчеев обожает мать свою, пожаловал ее статс-дамою. Алексей Андреевич отказался и от этой милости. Государь с неудовольствием высказал ему:

– Ты ничего не хочешь от меня принять!

– Я доволен благоволением Вашего Императорского Величества, – как всегда витиевато отвечал Аракчеев, – но умоляю не жаловать родительницу мою статс-дамою; она всю жизнь свою провела в деревне; если явится сюда, то обратит на себя насмешки придворных дам, а для уединенной жизни не имеет надобности в этом украшении…

Это что – ответ льстеца и честолюбца, коим все его считали в то время и считают до сих пор? Да я даже представить себе не могу большей дерзости императору! Спасло его от гнева только то, что государь прощал все своему старому наставнику и другу.

Невозможно себе представить, чтобы Пушкин отказался от придворного звания камер-юнкер. Царь Николай I бы ему этого не простил. Да и давал он это звание больше не поэту, а жене его, которую хотел видеть на балах при дворе. И при муже, чтобы не было кривотолков. Так что осталось поэту только написать: «Я не рожден царей забавить…»

И орденов у Пушкина не было. Мало служил, не с теми дружил, беспокойно жил. Слава Богу, что еще ссылки его оказались близкими и благодатными – но и это заслуга не друзей. Это заслуга человека, который, немало рискуя, заступился за беспокойного отрока, ценя его редкий дар.




Любовь к отеческим гробам


Аракчеев как военный министр немало сделал во славу российского оружия. При нем страна постоянно воевала и всегда одерживала победы. Он постоянно занимался реорганизацией, комплектованием и обучением личного состава, введением технических новинок в армию. Он написал немало статей по технологии изготовления пороха, по организации стрельб.

Деятельность Аракчеева по совершенствованию русской артиллерии сыграла свою роль в успешном исходе Отечественной войны 1812 года. Это он придумал ставить пушки на лафеты конной тяги, создав первые в мире передвижные артдивизионы. Пока французы ладят капониры, на их позиции врываются эти мобильные отряды, с ходу отрывают огонь из легких пушек и тут же исчезают, забрав с собою всю артиллерию. Так и получилось, что Наполеон, имея в пушках превосходство чуть ли не вдвое, не смог им воспользоваться, а к концу войны половина артиллерии оказалась у русских.

В войне со Швецией именно Аракчеев разработал блестящий план, как неожиданно зайти в тыл неприятелю. И целая армия ночью перешла по льду Ботнический залив, что предопределило победоносный исход всей кампании.

Он не искал наград себе, но требовал «особенного уважения к званию военного министра». Всех вообще, даже лиц, близких по родству к государю, принимал как начальник, с прочими генералами обращался, как с простыми офицерами. Как-то приболел и целую неделю никуда не выезжал из дома – так император лично каждый день приезжал к нему справляться о здоровье.

Он был облечен неслыханной властью. Ездил по городу и во дворец всегда с особым конвоем и требовал сменных караулов из всех полков. Великий князь Константин, начальник всей конной гвардии, хотел этому воспротивиться, но вынужден был уступить. Великий князь ходил в чине генерал-лейтенанта, военный министр же имел звание повыше. Аракчеев просто сказал его императорскому высочеству: «Завтра отправлюсь смотреть Ваши два полка; постарайтесь, чтобы всё было в порядке». На другой день великий князь явился к нему с докладом на час позже назначенного – Аракчеев его не принял, передал через своего адъютанта: «Объявить, что военный министр один, так могли бы и вовремя приехать».

Интереснее всего, что это была не прихоть самодура, а привычка ценить время, нелюбовь к разгильдяйству в любом его проявлении. Вряд ли бы прощал все проделки Пушкина за один его талант. Но то, что он все-таки благоволил поэту, спасая его для потомков, – за это ему низкий поклон.

Напоследок весьма знаменательные слова графа Аракчеева: «Мягкими французскими речами дела в России не выкуешь. Мы всё способны сделать. От нас, русских, нужно требовать невозможного, чтобы достичь возможного».

На смену XIX веку пришла совсем другая эпоха. Храм в Грузине вскоре после революции был закрыт большевиками, могилу Аракчеева, где он был похоронен в парадном генеральском мундире со шпагой, раскопали местные воры – шпагу унесли, а кости швырнули обратно в могилу.

В годы Великой Отечественной войны бывшее графское имение было полностью разрушено, а в 1955 году был вторично ограблен склеп Аракчеева и Шуйской, заваленный руинами когда-то великолепного Андреевского собора. Но вместо сокровищ грабители нашли лишь скромные одежды и довольствовались серебряным медальоном с прядью волос.

Спустя пятнадцать лет здесь снова проходили археологические раскопки, которые велись по обнаруженному в архивах плану собора. Было найдено и вскрыто место погребения Аракчеева. Рядом с останками обнаружены фрагменты графских эполет и позолоченная пуговица от его мундира. Останки были направлены на антропологическую экспертизу, которая подтвердила их принадлежность погребенному. Но тем дело и кончилось, и в 1970-е годы в полуметре от графской могилы прошла теплотрасса, а вскоре после этого развалины собора Андрея Первозванного вообще закатали в асфальт – здесь пролегла автострада.

Так оказалось предано забвению место захоронения одного из виднейших деятелей эпохи Александра I, военачальника, стараниями которого была усовершенствована русская артиллерия, доказавшая свое превосходство над наполеоновскими пушками в Отечественной войне 1812 года. В этом смысле великому поэту Пушкину повезло значительно больше. Его могила сохранилась нетронутой, и поклониться тому, кто лежит «под камнем сим», приезжают со всего мира миллионы людей.

В советских учебниках по литературе только вскользь говорилось (и до сих пор говорится) об «аракчеевщине», о реакционере «без ума, без чувств, без чести», о создателе ужасных военных поселений. И вместо доказательств – злые эпиграммы Пушкина о душителе свобод с «крайней узостью ума». Зато самого Пушкина мы все учим наизусть. Любим каждую его строчку. Знаем каждый шаг. Прощаем всё. Вот этим и отличается судьба гения от простого смертного. Один – «наше русское всё», другой – никто. Так всегда у нас: возненавидеть и забыть, а полюбить – так на века…

Многие выдающиеся деятели того времени, такие как Сперанский и Карамзин, относились к Аракчееву очень уважительно, считали его «лучшим сыном Отечества». Карамзин, признавший в Аракчееве «человека с большим умом и хорошими правилами», как-то услышал от графа: «Учителем моим был деревенский дьячок: мудрено ли, что я мало знаю? Мое дело – исполнять волю государеву. Был бы моложе, то непременно стал бы у вас учиться, а теперь уже поздно».

А Пушкин с горечью писал жене в 1834 году: «Аракчеев умер. Об этом во всей России жалею я один. Не удалось мне с ним свидеться и наговориться». Вот так-то, господа. Лучше и не скажешь…




Шляпа камер-юнкера





Александр Пушкин


В самый первый день 1834 года Александр Пушкин записал в своем дневнике: «Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове…» Понятное дело, что новое звание не вызвало никакой радости у поэта. В дневнике через несколько дней появляется еще одна запись: «Был бал у графа Бобринского, один из самых блистательных. Государь мне о моем камер-юнкерстве не говорил, а я не благодарил его».

Тут стоит сказать, что в подобных случаях было принято благодарить и кланяться. Поэт решил промолчать, что в свете могло расцениваться как неподобающая дерзость.

А сам мундир был красив. Камер-юнкер Его Величества Государя Императора носил мундир темно-зеленого цвета с красными обшлагами и красным же воротником. Золотое шитье, кисти, свисающие по бокам, и специальные пуговицы придавали новому мундиру роскошный, вид. Ноги – в суконных белых панталонах, под коленями собранных, а ниже – белые чулки и черные лакированные башмаки.

По специальному указу царя «Описание формы одежды чинам гражданского ведомства и правила ношения сей формы» камер-юнкеры, не состоящие в чине и должности 5-го класса, «золотого галуна на фуражке не имеют, но императорская корона им присвояется; корона вышивается, отступя на 1/3 вершка от околыша, над кокардою». Если добавить эту шляпу с золотой короной и белым плюмажем, то как раз и получится камер-юнкер Александр Пушкин во всем блеске придворного дресс-кода.

Жаль, что нет прижизненных портретов поэта в полной парадной форме. О картине художника Н. Ульянова «А. С. Пушкин и Н. Н. Пушкина на придворном балу перед зеркалом» нет смысла говорить: шляпы мы там не увидим. А без головного убора – какой же мундир?!

Надевать новый мундир Пушкину очень не хотелось. В письме от 12 января 1834 года мать Пушкина Надежда Осиповна пишет дочери Ольге: «Знаешь ты, что Александр – камер-юнкер, к большому удовольствию Натали. Она будет представлена ко двору, вот она и на всех балах. Александр весьма озабочен, этот год ему хотелось поберечь средства и уехать в деревню».

Камер-юнкерский мундир обязывает поэта являться чуть ли не на все официальные приемы и церемонии. Пушкин пишет жене в мае того же года: «Плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да зажить барином». Однако жена его об этом и не помышляет. Не для того она цветет розовым кустом, чтобы заточить себя в глуши.

Красивый мундир камер-юнкера с каждым месяцем становится все более тесным и неудобным для поэта. То и дело Пушкин старается увильнуть от мероприятий, где он должен непременно быть в мундире. Вот широко и пышно празднуется совершеннолетие и присяга наследника, будущего императора Александра II. Следует запись поэта в дневнике: «Нынче Великий князь присягал, я не был на церемонии, потому что рапортуюсь больным». Не явился поэт и на блистательный бал в доме Нарышкина, данный по этому поводу.

В марте 1834 года был большой бал у жены австрийского посланника Дарьи Федоровны Фикельмон. Пушкин решил не идти и на этот бал, несмотря на приглашение, ибо все мужчины должны были явиться в мундирах. В ноябре этого же года Пушкин выехал из Петербурга за пять дней до открытия Александровской колонны, «чтоб не присутствовать при церемонии вместе с камер-юнкерами».

Мундир стал и причиной дополнительных расходов на экипажи и выезды, на новые модные платья для Натали. Расходы семьи давным-давно превысили доходы поэта. Он метался в поисках денег, но гонорары давались огромным трудом. Плохое настроение не способствовало творчеству. К тому же начатое Пушкиным издание журнала «Современник» не принесло ожидаемой прибыли. На последнем собственном автопортрете сбоку – столбец цифр: денежные подсчеты не давали ему покоя. Пушкин вынужден был признаться шефу жандармов Бенкендорфу, что совершенно не умеет писать ради денег, и одна только мысль об этом приводит его в отчаянье…

Финансово ему помогли тогда друзья – супруги Вяземские и Александра Осиповна Россет-Смирнова. Полное камер-юнкерское обмундирование, включая шляпу с плюмажем, они преподнесли Пушкину в дар. До роковой дуэли оставалось ровно 500 дней…

После гибели поэта Наталья Николаевна отдаст Вяземским простреленный сюртук мужа и белую перчатку – вторую перчатку положат в гроб. Так положено для дуэлянтов. Во время похорон поэта камер-юнкерская шляпа лежала на крышке гроба. А после осталась на память у его слуги Никиты Козлова. Потом, сменив несколько владельцев, она обнаружилась в шкафу полуразграбленного после Октябрьской революции имения помещицы Софьи Салтыковой, бывшей баронессы.

В конце 1936 года, к 100-летию со дня гибели А. С. Пушкина, вождь всех времен и народов Сталин приказал собрать в одном месте реликвии, оставшиеся от поэта. Бросились искать всё, что уцелело, в том числе камер-юнкерскую шляпу. И, что самое интересное, – её нашли. Она обнаружилась в глухой деревне. Придворную шляпу поэта, уже без плюмажных перьев и золотой короны, донашивал местный пастух…




Софья Салтыкова


Сейчас даже сложно себе представить, что во времена Пушкина мужчин в России было вдвое больше, чем женщин. И войны шли частые, поубивало много блестящих дворян-офицеров, а все равно девицы не беспокоились за свое будущее. Оно для великосветских невест было одинаковым: в 16–18 лет с помощью маменьки-папеньки «составить хорошую партию», и пусть муж намного старше, зато богат. Дети пойдут – это тоже понятно. Зато замужней даме предоставляется адюльтерная свобода, можно влюбляться, свет на такие вещи смотрит спокойно, если всё в рамках приличия, без семейных скандалов.

В душе каждой молодой особы в те времена жила уверенность, что у мужчин век короток, и самой судьбой предначертано второй раз сходить замуж. У всех примерно так. Статистика – упрямая вещь: на каждую женщину приходится по два мужчины, и это только в среднем.

Из пушкинского окружения известен, пожалуй, только один случай, когда вдова отказалась выйти за другого, сохранив верность мужу на всю жизнь. Когда не стало П. В. Нащокина, доброго и веселого приятеля Пушкина, отставной генерал К. К. Данзас, что был в 1837-м секундантом поэта, посватался к Вере Александровне. Но вдова Павла Воиновича мягко сказала ему: «Если вы действительно любите меня, то верно поймёте, что настоящая любовь – единственна и вечна».

О, какие были времена! О, какие разные нравы…

Барышню, о которой пойдет ниже речь, звали Софья Михайловна Салтыкова. Она была единственной дочерью весьма богатого московского помещика, и к началу этой истории (лето 1823-го) шел ей 18-й год. Была неплохо образована и воспитана, в меру красива и не в меру кокетлива. Проводила дни своего девичества не на балах в столице, а в деревне, сосланная подальше от соблазнов и греха в отцовскую усадьбу, где скучала, мечтая о женихах и ведя переписку со своей подружкой – такой же барышней на выданье.

Благодаря только этим письмам, сохранившимся у подруги, мы и сможем узнать, как легко и просто распорядилась Софья Салтыкова жизнью и судьбой двух мужчин, «предназначенных» ей статистикой. Свой же семейный архив, включая переписку мужа с Александром Сергеевичем, она «за ненадобностью» уничтожила, не переживая и не задумываясь.

Одна только шляпа камер-юнкера А.С. Пушкина случайно сохранилась – и то слава Богу…




Петр Каховский


Петр Каховский (кстати, близкий родственник Аннет Олениной, к которой в 1829 году сватался Пушкин) военную службу начал юнкером в лейб-гвардии Егерском полку. Был разжалован в рядовые за «шум, разные неблагопристойности и неплатеж денег» Короче, проигрался. Сослан рядовым на Кавказ, через год уже корнет, а вскоре произведен за храбрость в поручики. Уволен в отставку по болезни, лечился за границей, вернулся в родовое имение, «выморочное и убыточное». Оказался соседом Сонечки Салтыковой. Но, конечно, он никак не мог «составить хорошую партию» далеко не бедной барышне.

Однако этот нищий сосед Салтыковых обладал пылкой душой – и любовь его вспыхнула неземным пламенем. Сонечка поначалу с ним играла со скуки, завлекая своего кавалера в извечные тенета женского коварства. Но постепенно и сама вдруг увлеклась, вдохновленная пылким соседом.

Ах, какие письма он пишет! Как откровенно говорит о своей страсти – именно такие горячие и такие бесстыдные слова ей так хотелось читать и перечитывать душными ночами, зная, что у калитки стоит Он! И как хорошо, что можно отвечать коротко, ничего не обещая и лишь намекая, что ей приятны его чувства, но только пусть не думает, что…

Не прошло и недели, как она согласилась на тайное свидание. И вот уже Софья Салтыкова пишет подруге: «Сколько ума, сколько воображения в этом молодом человеке! Сколько чувства, величия души, какая правдивость! Сердце его чисто, как кристалл. Я чувствую, что полюбила его всей душой!»

Конечно, о браке не могло быть и речи – родители её были бы категорически против. Молодые люди дошли уже до того, что Софья Михайловна согласилась бежать из отцовского дома и обвенчаться тайно. Но – в последний момент барышня все-таки передумала, и влюбленный Петр Каховский напрасно прождал свою Сонечку.

А вскоре после этого родители быстренько увезли её в Москву. Вслед полетело письмо несостоявшегося жениха:

«Жестоко! Вы желаете мне счастья – где оно без вас? Вам легче убить меня – я не живу ни минуты, если вы мне откажете. Я не умею найти слов уговорить вас, прошу, умоляю, решитесь! Чем хотите вы заплатить мне за любовь мою? Простите, я вас упрекаю; заклинаю вас, решитесь, или отвечайте – и нет меня! Одно из двух: или смерть, или я счастлив вами; но пережить я не умею. Ради бога, отвечайте, не мучьте меня, мне легче умереть, чем жить для страдания. Ах! Того ли я ожидал? Не будете отвечать сего дня, я не живу завтра – но ваш я буду и за гробом».

Однако в тот момент Каховский не умер – вскоре он тоже уехал: сначала за границу, залечивать раны сердца, а где-то через год поселился в Петербурге. Осенью 1825-го с подачи Рылеева стал членом Северного тайного общества. Одинокий, бедный, неприкаянный, разочаровавшийся в жизни, он как никто другой подходил на роль цареубийцы, а Рылееву нужен был человек, которым можно пожертвовать ради победы восстания.

Выстрел Каховского смертельно ранил столичного генерал-губернатора Милорадовича, боевого генерала, отличавшегося бесстрашием и любовью к простым солдатам. Кстати, стрелял он градоначальнику в спину – за это и сегодня Каховскому никто бы руки не подал до конца жизни.

Интересный факт. Считается, что на допросах Каховский «вёл себя дерзко, откровенно высказываясь о недостатках российского государственного строя». Но вот его записка, подшитая к протоколам:

«Ваше превосходительство! Могло показаться подозрительным, что я просил себе несколько часов свободы. Желание быть полезным – единственная тому причина. Очень жалею, что забыл в прошлый раз доложить вам: 14-го числа к вечеру был у Рылеева один молодой человек (с которым я знаком, но имя его поистине не помню); он делал ему препоручения отправиться на юг, как мне кажется с тем, чтобы сделать там восстание. Прося несколько часов свободы, я хотел быть у жены Рылеева, чтобы от нее узнать имя и где живет упомянутый молодой человек…»

Надо ли говорить, что этот молодой человек также был арестован. Короче, предал Каховский своих вчерашних друзей… Потом он, правда, будет говорить уже другое: «В показаниях я невольно увлекся и стал вдвойне преступник. Ради бога, делайте со мной что хотите и не спрашивайте меня ни о чем. Я во всем виноват, так ли было говорено, иначе ли, но мое намерение и согласие было на истребление царствующей фамилии».

Казнен он был 25 июля 1826 года в числе других руководителей декабрьского восстания.

А что Сонечка Салтыкова? Вот отрывок из письма, посланного подруге вскоре после разрыва с Каховским: «Поверишь ли? – я сама не узнаю себя. Я не безразлично отношусь к Пьеру. Я перечитываю его письма, я повторяю в уме все, что он говорил, все подробности моих приключений. Я думаю, что даже если забуду Пьера, то никогда никого не полюблю!»

Однако она плохо знала себя. Незадолго до восстания 14-го декабря 1825 года Софья Салтыкова вышла замуж. Муж ей достался замечательный – во всяком случае, оставивший заметный след в русской литературе и истории. Богатством особым он также не мог похвастать, но девицу и ее родителей очень привлек баронский титул жениха. Антон Антонович Дельвиг, поэт и одноклассник Пушкина по Царскосельскому лицею, показался им «хорошей партией».




Антон Дельвиг


Из письма Сонечки Салтыковой своей подруги: «Я очень хотела бы познакомиться с Дельвигом, потому что он поэт, потому что связан с Пушкиным, с которым вместе был воспитан, и потому что он – друг г-на Плетнева. И я надеюсь, что это желание вскоре исполнится».

А еще чуть позже пишет подруге: «Дельвиг – очаровательный молодой человек, очень скромный, не отличающийся красотою. Что мне нравится, так это то, что он носит очки». Насчет очков и сам Антон Антонович иронизировал: «В лицее мне запрещали носить очки, зато все женщины казались прекрасными – как же я разочаровался в них после выпуска».

Новый роман Софьи Салтыковой развивался быстро, и уже через две недели она пишет подруге: «Мы с Дельвигом очень коротко познакомились. Но я питаю только дружбу к нему. Уверяют, что у него ко мне больше, чем дружба». А еще через две недели она спешит похвастать: «Я уверена, что ты менее всего ожидаешь той новости, которую я тебе сообщу: я выхожу замуж – и притом за барона Дельвига. Как ты это находишь? Это не та пылкая страсть, которую я питала к Каховскому, но это чистая привязанность, спокойная. Как только я выйду замуж, папа будет искать для себя другую квартиру и письма не дойдут до меня, а потому пиши на этот адрес: “Ее Высокобл. М.Г. Баронессе Соф. Мих. Дельвиг – в Большой Миллионной, в доме г-жи Эбелинг”».

Свадьба Дельвига и Софьи Михайловны состоялась 30 октября 1825 года. Пушкин пишет своему лицейскому другу: «Обнимаю и поздравляю тебя – рекомендуй меня баронессе Дельвиг».

Пройдет не так много времени, Александр Сергеевич познакомится с ней лично, и об этом она немедленно сообщит далекой подруге: «Климат Петербурга для меня вовсе не подходит. Я бы очень хотела покинуть нашу скучную столицу… Кстати о Пушкине: я познакомилась с Александром, – он приехал вчера, и мы провели с ним день у его родителей. Сегодня вечером мы ожидаем его к себе – он будет читать свою трагедию «Борис Годунов». Что он умен, это мы знаем уже издавна, но я не знаю, любезен ли он в обществе, – вчера он был довольно скучен и ничего особенного не сказал; только читал отрывок из V главы Онегина».

Сонечке Салтыковой безумно понравилось общество, в которое ввел ее муж, – известные писатели, поэты, музыканты, историки. Все эти молодые и талантливые мужчины казались ей не просто друзьями мужа – она мило улыбалась и кокетничала с ними, приглашая в свой дом. Дела и интересы мужа для нее ничего не значили. Хотя она с удовольствием пела романсы на его стихи и порой даже садилась помогать ему в издательских делах.

Одной из новых подруг «ее высокоблагородия милостиво государыни» баронессы Дельвиг стала Анна Петровна Керн. Та быстренько научила Софью многим несерьезным вещам. Ах, с каким заливистым смехом они, пользуясь отсутствием Дельвига, правили стихотворения Пушкина, уже подготовленные для печати. Ах, как весело заменять в стихах поэта слова, ломая их ритм и смысл! И как интересно любезничать с его друзьями!..

По Петербургу вовсю ходили слухи о многочисленных изменах Софьи Михайловны. Говорят, что она была любовницей едва ли не всего литературного бомонда того времени – в том числе Адама Мицкевича, Панаева, Вульфа и многих других.

«Я познакомился в эти дни с Софьей Михайловной Дельвиг, – пишет в «Дневнике» Алексей Вульф, – молодою, очень миленькою женщиною лет двадцати. С первого дня нашего знакомства показывала она мне очень явно свою благосклонность. Рассудив, что, по дружбе ее с Анной Петровной и по разным слухам, она не должна быть весьма строгих правил, я должен был надеяться скоро дойти до сущного. Я не ошибся в моем расчете… Софья совершенно предалась своей временной страсти и, почти забывая приличия, давала волю своим чувствам, которыми никогда, к несчастью, не училась она управлять. Мы не упускали ни одной удобной минуты для наслаждения – с женщиной труден только первый шаг, а потом она сама почти предупреждает роскошное воображение, всегда жаждущее нового сладострастия».

Вот уж поистине: когда кот идет налево, он песнь заводит.

«Баронессе не говорю ничего – однако ж целую ручку, но весьма чопорно», – пишет Пушкин Дельвигу в середине ноября 1828-го. Он знал всё про жену друга. Дельвиг не знал ничего…

Однажды Антон Антонович, вернувшись домой в неурочный час, застал жену в объятиях очередного поклонника. Последовала бурная сцена. София Михайловна и не пыталась оправдываться, наоборот – стала упрекать мужа в его холодности и невнимании к своей особе. Наутро Дельвиг не смог встать. Тяжелейший приступ нервической лихорадки длился почти полтора месяца. Временные облегчения сменялись всё более затяжными приступами.

Софья шлет сердитое письмо своей подруге: «Мой муж очень обеспокоил меня, сыграв со мною плохую шутку: он заболел, простудившись. Я не могу дать никакого поручения моему мужу. Он прямой мущина и ничего не понимает, а я не выхожу из дому уже четыре недели. Отец мой пишет мне: «К счастью, ты женщина, неспособная к страстным увлечениям, – иначе тебя не хватило бы для всех твоих знакомых». И он совершенно прав».

14 января 1831-го Дельвига не стало. Ему было всего 33 года. «Ушел лучший из нас», – сказал на похоронах Александр Пушкин…

Софья Михайловна недолго вдовствовала – и полгода не прошло, как она выскочила замуж за брата поэта Баратынского, того самого любовника, с которым её застал муж. Переписка Софьи с подругой станет реже и короче, а очень скоро и вовсе прекратится. Ей еще придется пережить и потерю дочери, и раннюю смерть второго мужа. «Это прямо какая-то роковая женщина подле русской поэзии: все, кто любил ее, умирали», – примерно так высказался один из современников. Сама она проживет очень долгую по тем временам жизнь, перешагнет на девятый десяток и умрет в 1888 году в своем имении – немощной, всеми забытой старухой. Спустя почти полвека, наверное, никто бы о ней и не вспомнил, если бы не шляпа камер-юнкера Пушкина – единственное, что от бывшей баронессы осталось хорошего…




Стучите – и вам откроют…





Введение в литературоведение


В сессию я завалил введение в литературоведение – был такой в университете предмет. Осенью пришлось пересдавать. Предполагалось, что всё лето я буду учить, чем романтизм отличается от классицизма, почему соцреализм – непоколебимая платформа для истинного творчества и прочую дребедень. Но учебника в руки я так и не взял.

В конце сентября заведующая кафедрой профессор Архангельская (как сейчас помню её фамилию!) завела меня в кабинет и сразу заявила:

– Надеюсь, вы успели не только загореть, но и проштудировать мой учебник. Поэтому спрашивать буду не по билетам. Вот вам вопрос без подготовки – «Принцип открытых дверей в творчестве А. С. Пушкина».

Минут десять я что-то мямлил про великого русского поэта, пока не понял, что снова валюсь, опять двойка – приплыли.

– У вас вообще есть любимая книга? – с тоской и нарастающей угрозой спросила завкафедрой. – Вы читать-то любите?

– Ильф и Петров, «12 стульев»! – выпалил я. И добавил с отчаянья:

– Читать я люблю. Книга – источник знаний.

– Но Пушкина вы не знаете даже на уровне средней школы…

И тут меня понесло:

– Мне ещё в школе учителя твердили: Пушкин – сила, Пушкин – сила, а в чем его сила-то? Я вообще не понимаю, почему нужно отдельно изучать «введение в литературоведение», потом отдельно «заключение», да? А основная часть когда?

– Да как вам не стыдно! – швырнула она зачетку на стол. – Придёте пересдавать на комиссию!

Я не вставал. Смотрел на нее в упор:

– Не стыдно – не знать. Стыдно не стремиться узнать. И я вас уверяю, что ещё многое узнаю – и про Пушкина, и про… В Библии сказано: стучите в закрытую дверь – и вам откроют.

Она, с ненавистью глядя мне в лицо, прошептала:

– Да вы наглец, молодой человек! Ни основоположников марксизма-ленинизма не знает, ни творчества великого Пушкина, а библию он, видите ли, читал!

– Основоположники сказали, что бытие определяет сознание. А вы сейчас лишаете меня стипендии своей двойкой, вот!

Она взяла зачётку, что-то там написала, аккуратно её закрыла и протянула мне.

– Пусть это будет вам уроком на всю жизнь!

Я вышел из кабинета и, понурый, поехал домой. Только в трамвае открыл зачётку. Там стояло: «Введение в литературоведение – «хорошо». И дата – 27 сентября 1967 года.

В тот день в Париже умер князь Феликс Юсупов. Страна готовилась к 50-летию Великой Октябрьской революции, и ей не было никакого дела до того, кто в декабре 1916-го убил Гришку Распутина.




«Двери моего дома всегда открыты для тебя»


В книге А. С. Пушкина «Опровержение критики» (1830) есть такие строки: «Возвратясь из-под Арзрума, написал я послание к князю Юсупову. В свете оно тотчас было замечено, и были… мною недовольны. Светские люди имеют в высокой степени этого рода чутьё. Это заставило вельможу звать меня по четвергам обедать…»

А дело было так. В мае 1830 года Пушкин опубликовал стихотворение «К вельможе», посвященное Н. Б. Юсупову. Стихотворение наделало много шума: недоброжелатели стали обвинять Пушкина в лести, но поэт не обращал на это внимания – старого князя Юсупова он знал с детских лет.

Князь Николай Борисович Юсупов (1750–1831) был царским посланником в Турине, затем сенатором. Император Павел I сделал его министром уделов, а Александр I – членом Государственного совета. Он трижды назначался «верховным маршалом» (председателем коронационной комиссии). Он водил дружбу не только с государственными деятелями, но и с людьми искусства. В ответ на обвинения пушкинских недоброжелателей, о которых при дворе сразу стало известно, «верховный маршал» прислал поэту краткую записку: «Двери моего дома всегда открыты для тебя. Жду!»

В августе 1830 г. Пушкин приехал в юсуповскую усадьбу вместе с П. А. Вяземским. Благолепие княжеского имения благотворно подействовало на впечатлительного поэта. В ту осень ему это было особенно необходимо: Пушкин собирался жениться, а будущая тёща устраивала ему скандальные сцены, после которых под разными предлогами откладывала свадьбу.

В обществе друзей поэт провел в Архангельском целый день, а на другой сумел «сладить и с тёщей». Натали стала его женой, и на первый же свой семейный обед в числе очень немногочисленных гостей Александр Сергеевич пригласил Юсупова. Князь, масляными глазками наблюдая за 18-летней красавицей, во всеуслышание говорил: «Ах, как хороша! Будь я помоложе, непременно бы отбил!».

Пушкин только смеялся: ему льстила такая оценка Натали 80-летним стариком, который ещё не потерял репутацию светского ловеласа. Князь пригласил поэта приехать в Архангельское с женой и обещал в следующий раз показать внука, только что появившегося на свет. Своего единственного сына Бориса старый князь очень любил, но ещё больше рад был внуку, продолжателю рода Юсуповых, нареченному в честь деда Николаем.

Александр Пушкин был почти ровесником Бориса, сына Н. Б. Юсупова. В детстве они даже вместе играли в гостиной огромного дома в Большом Харитоньевском переулке. Устраивали «конные скачки» на стульях, обитых розовой тафтой с золотыми павлинами (запомним это!). Так что на крестины княжеского внука Пушкин пообещал приехать. Но – не довелось. В Москве случилась эпидемия холеры, от которой старый князь скончался. Пушкин в письме к своему другу Плетнёву с грустью написал: «Мой Юсупов умер…»




Наследник не по прямой


Наследником несметных богатств «верховного маршала» стал его единственный сын Борис Николаевич Юсупов (1794-1849). Он был дважды женат. С первой женой не было общих детей. После ее скоропостижной смерти князь женился на княжне Нарышкиной, от которой имел сына Николая (1831–1891). Николай Борисович Юсупов-младший, на крестинах которого так и не побывал из-за холеры Пушкин, потом стал церемониймейстером и гофмейстером императорского двора.

Он оказался последним наследственным князем по мужской линии Юсуповых. И чтобы не канула в века известная фамилия, одна из самых известных и богатых в Российской империи, ему по особому распоряжению царя было разрешено передать свой титул дочери, Зинаиде Николаевне. Правнучка «верховного маршала» вышла замуж за потомка прусских королей графа Феликса Сумарокова-Эльстона, который принял от жены титул и стал князем Юсуповым. От этого брака родились два сына: Николай и Феликс. В 1908 году Николай погиб, и единственным наследником стал Феликс Феликсович.

Отцу Феликса принадлежали 250 тысяч десятин земли, 17 имений в различных губерниях, 5 заводов и рудник в Донбассе, десяток доходных домов, пакеты акций банков, железных дорог, промышленных и торговых компаний. Он имел несколько дворцов в столицах, в том числе и подмосковное Архангельское. О богатстве и грандиозной коллекции фамильных драгоценностей матери Феликса ходили легенды.

Старший сын был убит на дуэли. Отныне младший навсегда останется самым близким человеком для княгини, хотя и будет доставлять ей немало неприятностей, ведя богемную жизнь, не желая заниматься никаким серьёзным делом. «Не играй в карты, ограничь весёлое времяпрепровождение, работай мозгами», – умоляла Феликса в письмах Зинаида Николаевна.

Образумился князь лишь в 27 лет, решив по настоянию матери завести семью. Накануне Первой мировой войны в церкви Аничкова дворца венчались дочь великого князя Александра Михайловича, племянница Николая II Ирина Романова и один из богатейших наследников России Феликс Юсупов. После венчания молодые принимали поздравления и подарки от царя с царицей и многочисленных гостей. В 1915 году у счастливой пары родилась дочь, тоже Ирина (в замужестве Шереметьева).

…Сергей Владимирович Мироненко – доктор исторических наук, бывший директор Российского государственного архива – рассказывает:

– Князь Феликс Юсупов вошел в отечественную историю только одним – тем, что он принимал участие в убийстве Распутина. А дальше – долгие годы в эмиграции. Он спустил несколько состояний, ни в чём себе не отказывал, прожигал жизнь. Кончились деньги – написал воспоминания. Он довольно много там всякого напридумывал…

Начинать надо с того, что к 1916 году внутри семьи Романовых происходит раскол. Император и императрица не могут расстаться со старцем, хотя Распутин в глазах всех компрометирует царскую семью. Почему они держатся за старца? Вера в то, что он спасает мальчика, наследника? Это распространённая точка зрения, это не совсем так. Распутин был больше нужен императрице. Если хотите, он был её психоаналитиком.

Николай II и Александра Федоровна, которые сами себя изолировали от общества, получали очень дозированную информацию. Они не понимали, что страна летит в пропасть, а остальные Романовы это понимали. Семья пыталась что-то сделать. И – убила Распутина. Убийство большевиками царской семьи – это, конечно, ужасное преступление. Но кто первый пролил кровь? Между прочим, заговорщики князь Юсупов и великий князь Дмитрий Павлович – из романовской династии.

Убить человека – на это надо решиться, переступить какую-то моральную грань. А они это сделали удивительно легко. Феликс предложил в качестве приманки использовать свою жену Ирину. Пригласить к себе в дом Распутина. Тот – известный ценитель женщин. Красавица Ирина ему очень нравилась. Устраивается вечер, Распутин приезжает, но Ирины нету. Заговорщики думали, что никто не знает, куда поехал Распутин. Но он сказал полиции, что едет к Юсупову. И Феликс сам открыл ему дверь…

Что произошло в Юсуповском дворце на Мойке, все знают. Семейство Романовых просит царя не наказывать убийц. Но на коллективном письме своих родственников Николай начертал: «Никому не позволено убивать, убийцы должны быть наказаны».

И они ожидают наказания. Но не к месту вмешалась царица. Она приказывает арестовать великого князя Дмитрия Павловича и Феликса Юсупова. Она в ярости, она требует казнить их. И вот тут уже все Романовы поднялись: «Да кто она такая?! Она всего лишь жена своего мужа, и никаких прав у нее нет!» Возмущение было невероятное. Значит, на самом-то деле она управляет страной? Словом, подставила она императора. Пришлось ему втихую сослать всех заговорщиков по их родовым имениям.

Юсупову повезло, он с женой оказался в Крыму, в своем имении. Через два с половиной года они эвакуировались вместе с отступающей Белой армией. Из Крыма отплыли на Мальту, где за несколько бриллиантов получили паспорта и визы, оттуда – в Париж, Лондон, снова в Париж. В Булонском лесу купили дом, где прожили долгие годы. Блестящие гвардейские офицеры служили в те годы таксистами, швейцарами в парижских отелях, наездниками в цирке, как генерал Шкуро. Один Феликс поначалу купался в роскоши, расплачиваясь фамильными бриллиантами. Но он быстро спустил всё своё богатство.




12-й стул в Большом Харитоньевском переулке


Весной 1917 года Феликс Юсупов тайком пробрался из Крыма в Москву, чтобы взять фамильные драгоценности, спрятанные в родовом доме в Большом Харитоньевском переулке. Поздней мартовской ночью постучал в дверь дворницкой своего бывшего особняка. Очень долго ему не открывали. Потом послышались шаркающие шаги, дверь заскрипела – на пороге стоял сильно постаревший дворецкий, заспанный, с оплывшей свечой в руках:

– Кого ещё нелёгкая принесла?

И, всмотревшись, ахнул:

– Барин! Из Парижа!

– Здравствуй, Тихон. Я вовсе не из Парижа…

Сокровища оказались нетронутыми. Все 255 бриллиантовых брошей, 18 диадем, 42 браслета, каждое из украшений – настоящее произведение искусства. Всё, что мог унести, Феликс рассовал по карманам. Остальное, вооружившись стамеской и молотком, спрятал в одном из стульев, обитых розовой тафтой с золотыми павлинами. Может, даже в том самом, верхом на котором сидел юный Пушкин, играя в «конные скачки» с прадедом Феликса.

Ещё не рассвело, когда князь Юсупов покинул особняк, наказав дворецкому никому не говорить о визите. А спустя две недели явились вооруженные матросы, и началась экспроприация. Огромный гобелен «Пастушка» был прямо с гвоздями сорван со стены. Выносились иконы, ковры, столовое серебро. Особо ценного в доме не оказалось…

В 1925 году во время капитального ремонта старинного особняка в Большом Харитоньевском переулке был обнаружен клад. Об этом тогда подробно писали все московские газеты. Клад содержал бриллианты, крупные изумруды, сапфиры, рубины, частью оправленные в золото и серебро. Эксперты подтвердили: диадемы, броши и браслеты из сапфиров, изумрудов и бриллиантов были преподнесены в день свадьбы великой княгине Ирине Александровне Романовой. «Гудок» и «Вечерняя Москва» радостно сообщали: «Многие вещи совершенно исключительного качества, они не поддаются никакому денежному исчислению». Самые значительные в художественном отношении изделия передали в московские музеи, главным образом – в Оружейную палату Кремля…

«– Где же драгоценности? – спросил предводитель дворянства.

– Да вот они! – прокричал румяный сторож, радуясь произведённому эффекту. – Вот они! Очки протри! Клуб на них построили! Видишь? Вот он клуб! Паровое отопление, шашки с часами, буфет, в галошах не пускают!»

Это уже цитата из романа «12 стульев». Сюжет подсказал писателям Валентин Катаев, родной брат Евгения Петрова. Все трое – Ильф, Петров и Катаев – работали тогда в газете «Гудок». В своих дневниках Евг. Петров записал: «В этот день мы пообедали в столовой Дворца Труда и вернулись в редакцию, чтобы сочинять план романа. Сколько должно быть стульев? Очевидно, полный комплект – двенадцать штук. Название нам понравилось…»

Авторы знаменитого романа и представить не могли, что на одном из стульев, за которыми гонялся «великий комбинатор», сидел когда-то действительно великий человек – поэт Александр Сергеевич Пушкин!


* * *

Последний путь последнего Юсупова был не по-княжески скромен: денег на отдельное место на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа не нашлось, и Феликса положили в одну могилу с матерью, правнучкой «верховного маршала».

Изданные «Мемуары» Феликса Юсупова кончаются словами: «Увижу ль когда Россию? Примет ли она меня? Надеяться никому не заказано. Но боюсь, что дверь эта никогда не откроется мне…»




Супругою твоей я так пленился…





«Он взял Париж, он основал Лицей…»


День выдался теплый и счастливый. В чём именно было счастье, он никому бы не признался. Разве что бумаге…

Строчки ложились легко, это были даже не стихи, просто он хотел запомнить своё сегодняшнее настроение, не растерять возникшее чувство, сохранить его, как приятный запах или ощущение солнечного тепла.

Так и мне узнать случилось,
Что за птица Купидон;
Сердце страстное пленилось;
Признаюсь – и я влюблен!»

Чуть позже юный Пушкин назовет причину, почему запомнился ему этот день: «Супругою твоей я так пленился…» В тот майский день Александр Пушкин впервые увидел императрицу Елизавету Алексеевну, супругу Александра I. Она пришла на занятия в Лицей. И долго стояла за спиной у темнолицего курчавого юноши. Он писал в тетради, а она стояла за его спиной. Словно ангел. Никогда поэт не назовет её имя вслух, но отныне она навсегда останется Музой великого поэта.

…Погасли свечи в узкой комнатке на пол-окна. Завтра у лицеиста Пушкина обычный день – закон божий, французский, математика, фехтование, изящная словесность. А сейчас – спать. Чтобы не думать больше о том, что произошло сегодня, он начал складывать в уме стихи о великой победе над Наполеоном и о том, кто принес России эту победу:

«Он человек! им властвует мгновенье.
Он раб молвы, сомнений и страстей;
Простим ему неправое гоненье:
Он взял Париж, он основал Лицей…»

А в это самое время русский император Александр I подъезжал к дворцу Мальмезон, что в десяти верстах от Парижа…

…Парк в Мальмезоне огромный, ухоженный. Много веков здесь был загородный дом одной богатой парижской семьи. Затем поместье купил генерал Бонапарт. В 1809 году Наполеон развелся, оставил дворец Жозефине, а сам женился на австрийской принцессе Марии-Луизе, которая вскоре родила ему наследника.

В 1811 году Наполеон нанес Жозефине неожиданный визит. Он приехал в Мальмезон без предупреждения и без эскорта. Жозефина выбежала навстречу, но потом остановилась в смущении, провела бывшего мужа в гостиную. Не прошло и полчаса, как Наполеон стремительно вышел оттуда. Его расхристанный и довольный вид свидетельствовал, что свидание прошло так, как он и хотел…

В конце июня 1815 года, после поражения под Ватерлоо, Наполеон целых четыре дня прожил в Мальмезоне. Он специально приехал сюда, ожидая, что Франция снова позовет его. Напрасно – от него все отреклись, а бывшую жену Жозефину уже год как похоронили.

– Как она умерла? Отчего? – спросил Наполеон у своей падчерицы Гортензии.

– От переживаний за Ваше величество, – дипломатично ответила та.

Не могла же дочь императрицы Жозефины сказать своему отчиму всей правды…

Наполеон отрёкся от престола в апреле 1814-го. А уже в мае в Мальмезон приехал победитель – русский император Александр I. Он нанес визит разведённой императрице. Ему было интересно взглянуть на женщину, о любовных похождениях которой годами писала вся Европа. И, возможно, он думал, что неплохо бы к военной победе над Францией добавить и личную победу над бывшей женой своего бывшего врага.

Жозефина без колебаний согласилась принять русского царя в Мальмезоне. Выйдя к этому высокому, светловолосому, голубоглазому красавцу, она, как пишут историки, «ощутила слабость в самых чувствительных местах».

Забыв, что перед ней победитель Наполеона, она пустила в ход все известные способы обольщения. Не прошло и часа, как покоренный её чарами Александр был готов изгнать Бурбонов из Франции и вернуть трон Жозефине. Как близкие друзья, рука об руку прогуливались они в парке и на одной из аллей повстречали гулявшую с детьми Гортензию.

– Позвольте представить вам мою дочь, – повернулась Жозефина к царю. Александр бросил быстрый взгляд на молодую женщину, ещё вчера бывшую королевой Голландии, и тут же переключился с матери на дочь.

– Отныне, – горячо сказал российский государь, – я беру вас под своё покровительство.

И, нагнувшись к Гортензии, прибавил:

– Что я могу для вас лично сделать?

Жозефина ненадолго удалилась, оставив свою дочь наедине с императором. И всё правильно рассчитала: когда она вернулась, Александр уже пообещал смущённой Гортензии титул герцогини…

Русского императора одинаково влекло и к матери, и к дочери – по вечерам он стал частенько наведываться в Мальмезон. Хозяйка дворца умело расставляла свои сети, и однажды он остался у бывшей жены Наполеона до утра. Жозефина торжествовала. Она решила, что выиграла эту любовную битву, может быть, последнюю в своей далеко не праведной жизни. Однако не прошло и двух дней, как экс-императрица заметила: русский царь отдает предпочтение Гортензии, и та совсем не прочь поддаться его обаянию.

Александру – 37, Гортензия моложе его на шесть лет. Завязавшийся между ними флирт мигом перерос в страстный роман. Как утверждают историки, иной раз он заходил так далеко, что их часами не могли найти в потаенных комнатах дворца. А когда любовники разлучались, Гортензия посылала русскому царю игривые и предельно откровенные письма.

Жозефине скоро исполнится пятьдесят один. Красота её уже немало поблекла, лицо покрылось морщинами. И сейчас она просто ненавидела свою дочь. Но сдаваться – нет, сдаваться она не собиралась!

Российский император не обманул. Пользуясь своим влиянием на союзников, Александр I добился для матери и дочери особых привилегий. За Жозефиной сохранялись дворцы в Мальмезоне и Наварре, а владения Гортензии в Сен-Ле получили статус герцогства, и ей была установлена ежегодная пенсия в 400 тысяч франков.

Чтобы отпраздновать это, новоявленная герцогиня пригласила на 14 мая в Сен-Ле свою мать и императора Александра. В Париже именно на этот день была назначена торжественная панихида по казненным во время революции Людовику XVI и Марии-Антуанетте. Все коронованные особы должны были присутствовать на церемонии. Но Александр I сел в карету и помчался в Мальмезон, к Гортензии.

…После завтрака император-победитель предложил дамам покататься. Было холодно и сыро, и Жозефине, которой немного нездоровилось, лучше было бы остаться дома в тепле. Но она решила еще раз пококетничать с Александром – экс-императрица все ещё была уверена, что сможет вернуть его расположение, и втайне надеялась получить от этой связи нечто большее, чем герцогство.

В карете было холодно. Александр, одетый в красный кавалергардский мундир, сидел посередине. Гортензия закинула свои ножки на колени русскому царю и вся прильнула к нему. Жозефину колотило от холода, её не могли согреть даже жаркие волны дикой ревности и злобы. А Гортензия, казалось, не замечала, как дрожит её мать в легком кисейном платье, и продолжала что-то шептать на ухо Александру.

– Дорогая моя, ведите себя прилично! – наконец, не выдержав, громко сказала Жозефина.

Шёпот смолк. Александр чуть отодвинулся от своей молодой любовницы и удивленно посмотрел на Жозефину. И тут из угла кареты донесся звонкий голос дочери:

– Мадам, вам действительно лучше было остаться дома! Вы уже не в том возрасте, чтобы вести себя столь безрассудно!

Это было хуже, чем пощёчина.

Когда они вернулись, Жозефина почувствовала себя совсем скверно, её знобило, и она, отказавшись от обеда, легла в постель. В последующие дни она испытывала странную слабость и почти никого не принимала. 24-го мая был срочно вызван доктор, который поставил диагноз – двустороннее воспаление легких. 28-го она несколько раз впадала в беспамятство, а на следующий день экс-императрицу Франции соборовали, и она тихо скончалась…

Наполеону стало известно о смерти Жозефины из газеты, привезённой на остров Эльбу камердинером.

– Эта женщина любила меня, – прошептал он и, закрывшись в своей комнате, проплакал двое суток. По крайней мере, так утверждают историки. Утром третьего дня Бонапарт приказал подать карету: «Чтобы жить, нужно уметь забывать!»

И до позднего вечера смеялся, глупо и неприлично шутил с местными девицами, которых в огромном количестве привозили к нему сами родители – небогатые помещики Эльбы – в надежде на скорое возрождение императорского престола.

…А в это самое время в узкой комнате на пол-окна за оплывшей свечой сидел смуглый юноша и, непрестанно грызя перо, быстро писал:

«Вечерняя заря в пучине догорала,
Над мрачной Эльбою носилась тишина,
Сквозь тучи бледные тихонько
Пробегала туманная луна;
Уже на западе седой, одетый мглою,
С равниной синих вод сливался небосклон.
Один во тьме ночной над дикою скалою
Сидел Наполеон…»

Перед глазами курчавого юноши стоял прекрасный образ Музы – императрицы Елизаветы Алексеевны, супруги императора Александра I…




«Бессмертной возлюбленной»


Когда друзья разбирали бумаги покойного Бетховена, среди обрывков рукописей, незаконченных партитур и старых счетов они нашли перевязанное лентой письмо. Десять страничек, исписанных малопонятным бетховенским почерком. Вместо адресата – всего два слова: «Бессмертной возлюбленной». Вот строки из этого письма: «Мой ангел, мое всё, мое Я! О, если бы наши сердца навсегда соединились!.. Ты, наверное, страдаешь. Ах, ты всюду со мной, разговаривая сам с собой, я говорю с тобой. Сделай так, чтобы я мог быть с тобой! О боже, что за жизнь! Без тебя! Так далеко! Так близко!!! Какая тоска!.. Мысли мои уже устремлены к тебе, моя бессмертная возлюбленная…»

Кто же та «бессмертная возлюбленная», к которой обращено такое пронзительное письмо, в котором неизвестно чего больше – нежности или отчаяния? Ответов на этот вопрос почти столько же, сколько было у Бетховена знакомых женщин. Он всегда был скрытен и не выставлял интимную жизнь напоказ. Именно поэтому имя «бессмертной возлюбленной» осталось в тайне даже для друзей. Никто из исследователей биографов и не знает, кто всю жизнь вдохновлял его, какая из женщин была Музой, «бессмертной возлюбленной» Бетховена. А сам он не захотел никого допустить к главной тайне своего большого сердца…

Почерк композитора может удивить любого графолога. Она у Бетховена какая-то двухэтажная. Огромная косая палка – то ли начало буквы «L», то ли «T» – спускается вниз, объединяя собой сразу несколько букв второй строки. Не мудрено, что биографы так и не смогли решить, кому именно посвящена его маленькая пьеса багатель ля-минор. «К Луизе»? «К Терезе»? Большинство исследователей считали, что Терезе, которая была первой любовью Бетховена. Тем более что, досконально изучив жизнь гения, все его связи и влюбленности, они выяснили, что у Бетховена никогда не было знакомой женщины по имени Элиза. Никогда в жизни…

Послушайте еще раз это короткое произведение! Маленькая пьеса для фортепьяно соло «К Элизе» (багатель ля-минор) – это же не просто музыка, это признание в неземной любви! В наши дни это произведение известно всем, а при жизни композитора эта простая и милая пьеса издана не была.

…Провести всемирный конгресс в честь победы над Наполеоном в австрийской столице предложил Александр Первый. Русского царя просто боготворили за победу над французами. Всё население Вены вышло встречать императора с его очаровательной супругой Елизаветой Алексеевной, которую здесь еще помнили как принцессу Баденскую Луизу Марию Августу, или по-домашнему просто Элизу.

Императрица, этот ангел, спустившийся с небес, была далека от политики. Посещала балы, обеды, приёмы, ежедневные концерты. Самый известный в Вене композитор Людвиг ван Бетховен представлял в её честь свою оперу «Фиделио». Императрице опера понравилась. Она попросила передать композитору благодарность и желание послушать ещё что-нибудь из его произведений. Бетховен был потрясен до глубины души…

Ночью он не может уснуть. В дрожащем свете оплывших свечей мечется по кабинету, то подсаживаясь к фортепиано и что-то наигрывая, то что-то записывая, перечеркивая вновь и вновь. У него есть только начало. Так и не придумав ничего, к утру он просто присоединит вторую часть – из написанного ранее. Оттого пьеса получится, словно склеенная второпях. Но переделывать уже некогда.

Его встреча с русской императрицей произошла 20 января 1815 года в замке австрийского императора, в личных покоях, выделенных супруге Александра I.

Бетховен вошел в зал и долго молчал, пока, наконец, не решился:

– Ваше Величество, простите мне мою неуклюжесть и неумение говорить, но прошу, от всей души, примите от меня в подарок маленькую пьесу…

И смущенно склонив поседевшую голову, протянул императрице ноты bagatelle ля-минор.

– Господин Бетховен, – сказала, улыбаясь ласково, императрица, – я Вам очень благодарна за подарок. Ваша музыка полна доброты, и потому она завоевывает сердца. Я преклоняюсь перед Вашим талантом. И была бы Вам признательна, если бы Вы сами сыграли сейчас эту пьесу…

Композитор поднял голову, как только она начала говорить. Он молча смотрел на её губы, силясь разобрать слова. Её немецкий немало отличался от того, как говорят в Вене, и ему было трудно уловить смысл сказанного. По её улыбке он видел, что к нему благосклонны, но видел также, как лицо богини, стоящей прямо перед ним, в каком-то полуметре, начинает покрываться алыми пятнами. И понимал, что крайне неприлично смотреть безотрывно в лицо императрицы, на её рот, на её тонкие, красиво изогнутые губы – и ничего не мог с собой поделать.

Молчание затянулось. Фрейлины императрицы, стоящие неподалеку, во все глаза смотрели на этого господина, которого словно паралич разбил.

– Так что, господин Бетховен, не откажете в сей любезности? – снова спросила императрица, указывая на рояль в углу.

Бетховен посмотрел туда, куда она указывала рукой, и сразу понял, чего от него хотят. Он сел за инструмент, поднял крышку. Но ещё не успел сообразить, что будет играть, как вставшая рядом императрица положила перед ним ноты – bagatelle ля-минор.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=64130616) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения